Карибский брак - Элис Хоффман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне приходили в голову разные способы, какими женщина может проститься с жизнью. Можно зайти в воду и видеть вокруг одну синеву, слышать только шум прибоя. Можно прыгнуть в глубокий овраг, где в листве деревьев прячутся попугаи. Можно забраться на борт какого-нибудь судна в гавани, накрыться парусиной и питаться одними лаймами, пока твой путь не подойдет к концу. Или мы могли бы с Жестиной уехать во Францию. Детей я вызвала бы к себе позже. Наша конгрегация, несомненно, позаботилась бы о них, хотя я почти не участвовала в деяниях нашего сестринства. Я купила бы билеты, упаковала чемоданы и встретилась бы с Жестиной около ее дома. Но в этот момент на ночной дороге я почувствовала внутри толчок, пробуждение жизни. У меня должен был родиться ребенок. Я никому не говорила об этом, даже мужу. Я уже решила назвать его Исааком в честь его отца, которого я так и не сумела полюбить. Он жил во мне уже шесть месяцев, но я скрывала это благодаря просторной одежде и тому, что стала меньше есть.
Бог любит троицу, и я ожидала третьей смерти дорогого мне человека, но не знала, кто это будет. Я боялась, что умрет дитя, которого я вынашивала. Но вышло так, что умер Исаак. В эту ночь на дороге я открыла свой секрет Жестине. Она обняла меня и сказала, что всякий ребенок – дар Божий и, значит, Бог верит, что я справлюсь, хоть и осталась одна. Тут я вспомнила слова Адели о том, что я полюблю мужчину. До сих пор этого не случилось и пока не предвиделось. Это был «красный сезон», и все дороги были устланы красными лепестками, словно какая-то женщина неожиданно расплакалась из-за разбитого сердца и пролила кровавые слезы.
Мы переехали к моей матери. Я носила черное и не поднимала глаз. Это было последнее место, где я хотела бы жить, но я была вдова с шестью детьми и седьмым на подходе. Мне следовало быть рассудительной и бережливой. Бóльшая часть нашего имущества была продана для погашения долгов Исаака. Женщинам в нашем мире не полагалось владеть собственностью, и, согласно завещанию, прочитанному в гостиной моей матери, все отошло какому-то родственнику во Франции. Никто из нас не слышал о нем, никто его не видел, но почти все состояние досталось французской родне Исаака, включая магазин и дом моего отца. Мы должны были получить, с согласия незнакомого нам человека, небольшую часть наследства, которая позволила бы нам выжить. Все это не удивляло меня. Гораздо больше при слушании завещания меня поразило то, что Розалия, оказывается, была не служанкой, а рабыней. Исаак скрыл от меня этот факт. Возможно, он стыдился его, и совершенно справедливо. Он был добрым человеком, но верил в незыблемость существующего порядка. Я не разделяла его взглядов. Мой отец освободил Энрике еще до того, как приехал на остров. Я просила прощения у Розалии, но сделать ничего не могла. Я была женщиной и не имела никаких юридических прав. Я была не в силах изменить закон.
После переезда я стала посещать утреннюю службу по субботам вместе с мамой, ее лучшей подругой мадам Галеви и другими женщинами.
– Давно вас не было видно, – заметила мадам Галеви. От ее цепкого взгляда ничто не ускользало.
– Я носила траур по мужу, – объяснила я.
– Как и я в свое время. Но я никогда не забывала о Боге.
Выдержав ее холодный взгляд, я сказала:
– Уверена, он учтет это после вашей смерти.
– Это произойдет не скоро, – заверила меня мадам.
Я отвернулась от них обеих. Они посвятили свою жизнь вере и делам конгрегации, но я ходила в синагогу только лишь потому, что от меня этого ждали. Когда служба заканчивалась, я не просила у Бога ни каких-либо благ, ни прощения. Жизнь моя стала такой же, какой была в детстве, не считая того, что теперь у меня на руках было шестеро детей. Я была менее свободна, чем когда-либо прежде. В течение всех месяцев, когда мы ждали приезда родственника Исаака за его собственностью, я работала бок о бок с Розалией и в прачечной, и на кухне. Теперь, когда я знала о ее положении, между нами возникла некоторая дистанция. Мы не могли говорить так же свободно, как прежде, когда мы жили в доме моего мужа. Работы по хозяйству было столько, что порой я слишком уставала, чтобы есть. Иногда, сидя вечером в саду, я вспоминала свои давние мечты. Теперь они были еще более несбыточными, чем тогда, когда я сочиняла свои истории. Тетрадь с ними я спрятала подальше. Я уже ни во что не верила. Все книги из библиотеки отца были распроданы, мне удалось сохранить лишь томик Шарля Перро. Но в последнее время я не решалась перечитывать его сказки и представлять себе темные холодные ночи в Париже и лесные дороги, ведущие из города к старым замкам. Моя старшая дочь Ханна часто приходила посидеть со мной, словно чувствовала мое отчаяние. Ей исполнилось всего девять лет, но она была умна не по годам. Она помогала мне ухаживать за младшими братьями и сестрами, которые всегда держались вместе. Она была всего лишь моей приемной дочерью, но хорошо понимала меня и накрывала мою руку своей, когда чувствовала, что мне тяжело. Я гладила ее волосы, радуясь, что она, с ее открытым сердцем, совсем не похожа на меня. Однажды она попросила меня прочитать ей какую-нибудь из моих историй, как я часто делала раньше, но я ответила, что больше не верю в эти сказки.
– Это неправда! – воскликнула она.
Я пошла за своей тетрадкой, хранившейся вместе с поваренными книгами мадам Пети на кухне. С этого дня я перенесла тетрадь в свою спальню и все время держала при себе. Я вновь стала писать по вечерам и по мере возможности ходила на рынок и просила женщин рассказать мне какую-нибудь историю, как делала в детстве. И они садились рядом со мной около клеток с курами или груд рыбы и рассказывали о чудесах, которые бывают на свете.
Ближе к вечеру я ходила на кладбище. Обычно бывало так жарко, что от луж, оставшихся после дождя, шел пар. Пройдя совсем немного, я уже была мокрой от пота. У ворот кладбища я снимала платье, оставаясь в белой шелковой сорочке. Я хотела вернуться в прошлое, снова стать той девочкой, какой была, сидеть в горах, наблюдать за попугаями и верить, что у меня впереди вся жизнь. Я приносила с собой ветви делоникса с цветами, чтобы положить на могилы Исаака и Эстер, и пчелы гудели в воздухе надо мной. Дух Эстер больше не являлся мне – наверное, она успокоилась, вернув себе мужа. Рядом с могилами ворковали наземные голуби, вившие гнезда в зарослях олеандра. Возможно, это была влюбленная пара вроде Исаака и Эстер. Хотя я не любила мужа, мне его не хватало. У меня еще сохранилось молоко, образовавшееся при рождении ребенка. Наверное, мне надо было вести себя скромнее и не щеголять в нижней юбке, но меня это не волновало – было слишком жарко, чтобы надевать что-нибудь сверху. Иногда я спрашивала себя, волнует ли меня теперь хоть что-нибудь? Когда мои дети плакали ночью, успокаивать их шла Розалия, а я едва слышала их плач сквозь сон. Не становилась ли я похожей на мою мать, холодной и замкнутой? Никогда не думала, что такое возможно. Умерли трое близких мне людей, и мне приходила в голову мысль, что, может быть, и мне лучше проститься с жизнью. Лежа на кладбищенской земле, я пыталась представить себе свою смерть, хотя вряд ли это было полезно для моего будущего ребенка. Не исключено, что он тоже плакал в этот момент у меня в утробе.