Дети декабря - Платон Беседин

Меня трамбуют тычками, и, несмотря на усиление женского крика – девушки, вопреки наследию чекисток и амазонок, должны быть милосердны, – чехи не успокаиваются.

Кто-то жирной тряпкой затыкает мне рот. Возможно, повернись я к ним лицом – они бы увидели, что бьют человека, с которым час, два назад выпивали, говорили о Бирхоффе и Kiss. С тех пор ничего не изменилось: этот человек не убивал детей, не взрывал церквей, чтобы его прессовали так, словно хотят забить до смерти.

В тринадцать лет в севастопольской бухте Казачьей я попал в морскую воронку, увидел Страх: в чёрном костюме, с беззубым пламенеющим ртом, из которого смердело кошачьим дерьмом. Рот был распахнут, точно хотел засосать меня. И когда отец, подплыв, схватил меня под руки и потащил прочь, Страх бесновался и клокотал, теряя добычу. А я мысленно говорил ему: «Будь ты проклят, прощай!»

Но вот он вернулся. И я боюсь этой дурно пахнущей твари.

Удары стихают. Стук, скрип, больше нервозности в голосах, но затем – радостное оживление, русская и чешская речь.

13

Если бы я знал, что путешествие в Киев закончится вот так, по-омоновски, мордой в пол, – приехал бы? Рисковал бы? Или собирался бы как на сафари, где всё включено, кроме смерти?

Верю в жизнь, сейчас и всегда, не потому, что влюблён или привязан, а потому, что не способен человеческим языком изъяснить смерть.

– Привет, чего так долго? – голос в коридоре кажется знакомым.

Отвечая, Миро – или кто-то другой? – переходит на чешский. Его нервно перебивают девушки. Знакомый голос, взволнованный, взвинченный, всё равно отвечает по-русски, будто не в силах контролировать себя.

– Да? Где?

– В кухини.

Топот, вскрик:

– Зденка, Карел, слезьте с него!

– Нет! Он махал стулем.

– Психа!

– Но держать его… – гость переходит на чешский.

Он спорит так рьяно, что рискует закончить как я. Один, два, три тротиловых слова – и взрыв неизбежен. Здесь все мирные, все сознательные – изначально ведь так подразумевалось, да? – но зашлакованные агрессией. И кровь их отравлена глупостью.

Нога Зденки елозит по моей шее, и тряпка, затыкавшая рот, выпадает. Сначала я думаю завопить, но импульсивного паникёра во мне нокаутирует прагматичный боксёр: «Заори – и они начнут избивать тебя ещё яростнее. Просто говори. Говори внятно!»

– Слушайте, чехи, – глупое обращение, хотя в подобных условиях какое может сгодиться? – я пришёл к Петре, мы…

– Заткнись! – Карел забивает тряпку обратно.

– Вадим?!

Вздрагиваю.

– Вадим?! Межуев?!

– Игорь?

– Карел, слезь с него!

– Нет, – голос Карела спокойный, размеренный, как и он сам.

– Что значит нет, Карел?

– Руский ударил Радо.

– Свине! – слышится из соседней комнаты. Наверное, я сломал ему нос.

– Вадим, да что случилось?

– Я пригласила.

Спасибо за важное разъяснение, Петра.

– Кого? Вадима?

– Да. Он бил Радо.

– Вадим, ты рехнулся? – голос Игоря вибрирует, как работающий трансформатор.

– Это он полез, Игорь! Русские, Евромайдан…

– А!

– Убил Чехию! – вставляет Миро.

– Чехию, какую на хрен Чехию? Кого я убил?

Тычок под рёбра. От боли и непонимания хочется плакать.

– Хватит его бить!

– Слушайте, я никого не…

– Заткнись!

– Хватит!

– Нет!

– Да!

– Нет!

– Слезь с него на хер!

Слышится шум. Давление на поясницу уменьшается. Похоже, Карел упал на паркетные доски.

– Вадик, вставай!

Хочу подняться, но правая нога онемела. Игорь рывком помогает мне встать.

Стоим друг напротив друга. Игорь пополнел, посерьёзнел. Раньше он внешностью и повадками напоминал помощника депутата, теперь же – чиновника во власти. И бородка почему-то не светлая, а рыжая, но взгляд глубоко посаженных глаз – ресницы настолько белёсые, что кажется, будто их нет, – по-прежнему удивлённый, растерянный. Он смотрел так в университете, и те, кто не знали его, думали, что перед ними дурачок. И тут дурачок начинал задавать вопросы.

Да, это он, а не вывих сознания. Хотя всё логично: работает на пражскую фирму, значит, его друзья-коллеги – чехи. Жаль, что такие. Но как же я рад его видеть!

– Ну ты даёшь, – выдыхает Игорь, и мы отходит вглубь кухни, к окну.

Поворачиваемся к чехам. Впереди – злой Миро и удивлённый Павел. Карел поднимается с пола. Зденка равнодушно потирает запястье. Петра, похоже, в первый раз не улыбается.

– Так, спокойно, – Игорь миролюбиво поднимает руки. – Может быть, просто поговорим?…

Смятин ехал в купейном вагоне, хотя обычно предпочитал плацкарт. Занял верхнюю полку, а на нижних развалились крупные дебелые бабы с маслянистыми лицами. Они зашли в Симферополе, втащив за собой клетчатые баулы и кисловатый запах. Попросили сначала управиться с вещами, а после – выйти, чтобы переодеться. Смятин перебрался в тамбур, закурил, несмотря на запретительный знак. Когда он вернулся, женщины неспешно ели, разложив на столике классический набор: курочку, яйца, огурчики, помидорчики, колбаску, сырок, лапшу быстрого приготовления.

– Угощайтесь! – предложила одна из баб Смятину.

– Нет-нет, спасибо. – Он отчего-то сконфузился и полез на верхнюю полку, оставляя женщин во мгле пустых разговоров.

Пробовал читать, но в этом, казалось бы, самом привычном для Смятина занятии вдруг появилось что-то тягучее, болезненное. Слова, как гвозди, приходилось вбивать в сознание, а они гнулись, не поддавались. Смятин маялся, подставляя страницы под бледный свет лампы. Бабы внизу сыто похрапывали. Поезд трясло.

В Мелитополе Смятин, желая размяться, вышел на перрон. Взлохмаченная пьяная женщина в засаленном пуховике сунула ему под нос вареники с капустой.

– Свежие… двадцать гривен всего.

– Нет, спасибо.

– Ну, за десять! Ну, купи!

Упрашивая, она махала свободной рукой с грязными узловатыми пальцами. Смятин на уговоры не поддался. Но, сев в поезд, кинув прощальный взгляд на перрон, расстроился, что не купил вареники. «Для меня десять гривен – пустяк, а для неё – деньги», – подумал он, раскисая. И эта грусть домешалась к невозможности читать, хотя книг рядом было достаточно.

На багажной полке купе, потеснив шерстяные одеяла, лежали две плотно забитые книгами сумки. Смятин волок их в Киев. В свою новую библиотеку. О ней он мечтал, когда покупал квартиру в украинской столице. И теперь, с каждой поездкой из Севастополя в Киев, перевозил книги, занимавшие полки и шкафы дома, у родителей, бабушек, дедушек, в гаражах, на чердаках и даже в хлипком дачном домике. Переживал, что могут прессовать на границе. И с чем-то придётся расстаться. Слишком много страшилок он слышал в последнее время. «Война» – так говорили любители попугать, будто сидели они не в барах и офисах, а в блиндажах и окопах.