Кольцо из фольги - Маша Трауб

петуху шею. Правда два дня терпела, лишь на третий не выдержала. Петух, которого звали, естественно, Петя, был звонкий, но бестолковый по другой части. Куры его мало интересовали, рабочие обязанности он исполнял из рук вон плохо, но кукарекал от всей души, долго и отчаянно. Так же отчаянно гонялся за людьми и, если ему удавалось кого-то догнать и клюнуть, ходил гордый и, можно сказать, счастливый. Клевал всех без разбору, даже тех, кто его кормил. Бабушка ахнула – Петю было жалко. Все-таки родной петух, хоть и бестолковый. Сама каждое утро готова была свернуть ему шею, чтобы уже замолчал. Все соседские петухи кукарекали интеллигентно, как называла это бабушка, – тихо, чтобы не мешать досыпать хозяевам. А Петя все никак замолкнуть не мог. Опять же, бабушка давно обещала Пете сварить из него бульон, а ведь всем известно, что бульон из петуха – самый вкусный, не похожий на обычный, из курицы. Но это же не значит, что нужно вот так ему голову сворачивать! Ужас какой-то!

* * *

В нашей московской квартире на кухне висели часы с кукушкой и гирьками-шишками. Кукушка тоже куковала честно и пронзительно, на всю квартиру. Однажды мама сняла со стены часы и вынесла их на мусорку. Так ладно бы положила рядом, вдруг кто забрал бы? Нет, она их разбила до последнего колесика. Я смотрела и не понимала, зачем выбрасывать? Можно было перестать тянуть за гири, и часы бы замолчали. Висели бы для красоты.

Звуки… Однажды мы с бабушкой оказались в маленьком городке. Она уезжала в командировку, а я напросилась поехать с ней. Мне нравилось путешествовать с бабушкой, а не с мамой. Дом, в котором мы поселились, стоял буквально в нескольких метрах от церкви.

– А службы проходят? Храм у вас действующий? – уточнила обеспокоенно бабушка.

– Конечно. Только он и остался действующим, – ответила, улыбаясь, хозяйка дома. – С других городов и сел к нам на праздники приезжают. На Пасху, на Троицу, другие праздники – такие службы красивые! Завтра воскресенье. У нас звонарь такой… Бог нам его послал. Молодой, а так звонит, что душа заходится. Завтра и услышите.

Бабушка хмурилась, не решаясь задать главный вопрос.

– Если вы о ребенке волнуетесь, так не надо, – догадалась женщина, – дети от колоколов не просыпаются. Спят еще слаще. Это мы, взрослые, грешники, подскакиваем, а дети – они ж ангелы. Спят себе спокойно.

Так, кстати, и случилось. И когда, уже совсем недавно, я оказалась в гостинице, стоящей рядом с церковью, вспомнила ту историю – подскочила, когда началась воскресная служба. Надо признать, звонарь был мастером. Колокольный перезвон завораживал. За мной грехи уже водились, а дочь спала крепко и сладко.

…Звук поезда. Он не говорит «чучух-чучух», как мы рассказываем детям. Настоящий поезд громыхает железом, перетирая составные части. Резко и неблагозвучно. Будто кости ломает. С лязгом, с надрывом. Но самый страшный звук происходит, когда поезд начинает резко тормозить. Звук сорванного стоп-крана я узнаю из тысячи других. Так бывает, что люди устают от поездки. От однообразного вида из окна – елки, поляны, березы, опять елки. Красиво, да. Но только в первые сутки. На третьи начинает мутить от одного взгляда в окно. Оттого, что ничего не меняется. Ты едешь, едешь, а перед глазами один и тот же пейзаж. И от красоты можно сойти с ума. В поездах дальнего следования люди часто срываются. Обычно к концу поездки, когда осталось потерпеть каких-то часов восемь до прибытия. Вдруг невыносимо хочется сбежать, спрыгнуть под колеса. Как у тех, кто отбывает срок в тюрьме. Побеги совершаются, когда до освобождения остается всего ничего.

И тут еще, как назло, поезд замедляет ход. Опытные проводницы знают, от кого ждать неприятностей. Сорванный стоп-кран – это ЧП. Устанешь писать объяснительные, премии точно лишишься за то, что недоглядела. Начальник поезда будет волком смотреть. Да и пассажиров потом поди угомони.

– Потерпи, милок, чуть-чуть тебе осталось. Вот сейчас эту станцию проедем, там всего две минуты стоим, а потом быстрее пойдем, – уговаривает проводница желающего дернуть стоп-кран. Потому что уже сил нет видеть попутчиков, есть пирожки, терпеть запах соленостей и копченостей. Ни ходить, ни стоять, ни лежать невыносимо – все тело ломит, голова кружится, подкатывает тошнота, сердце стучит как бешеное. – А мне-то каково? – продолжает уговоры проводница. – Мне ж еще дальше… может, таблеточку тебе дать, а? Давай таблеточку. Голова? Да? Тошнит? Укачало сильно? Понимаю. У многих так. Есть морская болезнь, а есть вагонная. А еще горянка есть – это уже в горах. Но там другое. А меня, представляешь, на качелях укачивает. С детства. Как сажусь, так сразу нехорошо.

Постепенно под уговоры пассажир соглашается на таблетку и потерпеть. Пьет сладкий крепкий чай – проводница сама заварила и сахар размешала.

А неопытные проводницы терялись. Стоп-кран кто-нибудь все-таки срывал – или по пьяни, или от нервов. Тогда поезд начинал скрежетать так, будто сейчас развалится на части. И это не секунды, а минуты, каждая из которых кажется часом. Ты резко падаешь вперед, пытаешься обрести равновесие, но бесполезно. Лучше сесть на пол и держаться хоть за полку, хоть за откидное сиденье, если в коридоре. В купе летят со стола стаканы – хорошо, успели чай допить. Остатки курицы – правильно, что кости в фольгу завернули. А яйца с огурцами по полу катаются. Мужики, опытные в переездах, успевали подхватить со стола бутылку, как самое ценное, и прижать к груди, укрывая. Потому что сверху, с третьих полок, падают сумки и чемоданы. Люди тоже падают. Пьяным хоть бы хны, упали – и даже не проснулись. А трезвым тяжко бывает. До переломов доходило. Кто руку, кто ногу. Поезд продолжает дребезжать, скрипеть сочленениями, разрываться, стонать, стенать, переходя на истошный крик. Хочется закрыть руками уши и бежать. Но именно этого делать нельзя. Нужно сидеть, держась за перекладину, ту, которая над полкой, для ручного полотенца. Вот этот вариант лучший из всех возможных – успеть схватиться за эту перекладину. Захочешь вырвать – не получится. Поезд останавливается резким толчком. Все, что еще не упало, в этот момент летит на пол.

Запах поезда, кстати, долго не выветривается. Пахнет вся одежда – и та, которая на тебе, и та, что в чемодане. Стираешь, полоскаешь – да, говорили именно так, а не «полощешь», – а все равно отдает углем, гарью, железом, нечистотами, дешевым куревом тамбура. Только выветрится, так снова назад, в поезд. Двое с половиной суток или все трое – если кто-то опять сорвет стоп-кран или еще какое происшествие случится.

А они