Отрок московский - Владислав Русанов

– Я вижу, вас не пугает встреча с Господом? – улыбнулся брат Антуан, задумчиво остривший лезвие кинжала. Брат-рыцарь все размышлял: стоит ли побриться или ограничиться тем, что подровнять бороду? И все больше склонялся ко второму выбору – холодно, а борода какая-никакая, а защита. Время от времени храмовник грел пальцы над бронзовой жаровней, принесенной снизу, из каминного зала.

– Мне ли бояться Царствия Небесного? – удивился молодой рыцарь. – Я всегда старался жить, не нарушая орденского кодекса, и не вытирал ноги о рыцарскую честь. А если согрешил, то лишь невольно. В чем я и «confiteor Deo omnipotent, beatae Mariae semper Vrgini, beato Michaeli Archangelo, beato loanni Baptistae, sanctis Apostolis Petro et Paulo, omnibus Sanctis, et vobis, fratres…»[73]– Он перекрестился, вздохнул. Продолжил: – Меня пугает, что по воле не зависящих от меня обстоятельств я могу нарушить слово, данное мною брату Гуго де Шалону.

– Мы все давали слово, – мягко поправил его Антуан. – Не стоит корить себя. Иногда в человеческие судьбы вмешиваются силы, одолеть которые не представляется возможным. Тогда остается лишь смириться и молить Господа ниспослать удачу.

– Я молюсь! – Брат Жиль вновь истово перекрестился. – Однако кажется мне, Христос перестал слышать мольбы бедных рыцарей Иисуса из Храма Соломона.

– Но рыцари Храма не привыкли сдаваться! Не так ли, брат мой?! – Антуан де Грие ободряюще улыбнулся. – Ни в песках Палестины, ни здесь, в снегах Баварии, мы не сложим руки, покоряясь судьбе.

– Вы правы, брат… – Жиль отошел от окна, опустился на низкую скамеечку. – Но ведь сейчас для нас важно не только выжить, но и выполнить волю Великого магистра.

Де Грие кивнул:

– Ваше суждение невозможно оспорить. Признаюсь, брат Жиль, при первом знакомстве вы показались мне отчаянным рубакой… Отважным, умелым, прекрасно обученным… но не более того. Сейчас же я вижу, сколь ошибался. Вы умны, тверды в Вере, в меру честолюбивы и, самое главное, отчаянно честны. За такими, как вы, будущее, брат Жиль. О таких, как вы, сказал Гораций: «Justum et tenacem propositi virum!»[74]

Молодой рыцарь зарделся.

– Право же, брат Антуан, не стоило бы так хвалить меня… Omne nimium nocet[75]. Чего я стоил бы без опыта брата Рене, познаний брата Эжена, вашей мудрости, брат Антуан? Мы должны исполнить волю Великого магистра!

– И мы ее исполним, – просто и буднично сказал де Грие.

Брат Жиль д’О сокрушенно вздохнул, покачал головой. Несмотря на кажущуюся твердость, его решимость слабела с каждым днем, проведенным здесь, в самом сердце Баварии, в заброшенном замке…

После того как они миновали Ульм, на маленький отряд храмовников обрушились несчастья. Защита брата Эжена, которую он набросил на спутников, начала слабеть. Виной тому, скорее всего, была крайняя усталость, если не сказать – изнуренность лангедокца. Три месяца прошло с той поры, как они вышли из Парижа, и все это время д’Орильяк спал урывками, в седле ехал сосредоточенный и что-то постоянно шептал себе под нос, а на привалах, вместо того чтобы отдыхать, читал при свете костра или свечного огарка толстые книги, извлеченные из переметной сумы. Наконец, и тамплиеры, и слуги начали замечать, что брат Эжен дремлет на ходу, откинувшись на заднюю луку или склонившись носом к передней. Результат не замедлил сказаться – их несколько раз окликали на переправах, на границах баронских ленов, замечали отряды рыцарей, спешащих на призыв короля Альберта Первого. Это никак не входило в планы брата Антуана. Ведь пока еще малочисленные кавалькады просто присматривались к длинной веренице вьючных коней, охраняемых всего лишь десятком вооруженных людей, а дальше могли и на зуб попробовать. Рыцари Священной Римской империи бедны и никогда не чурались грабежа, не утруждая себя даже поисками благовидного предлога, как поступили бы во Франции или Бургундии. Кто сильнее, тот и прав.

Рене де Сент-Клэр предложил переправиться через Дунай. Там можно было попытаться уйти в леса. Дольше, зато надежнее. А на Табор не трудно выйти и через Будейовицы. Все равно в пути не приходится рассчитывать на встречу с друзьями, а для врагов и возможных преследователей тем хуже, чем сложнее и извилистее будет их путь.

Однако оказалось, что дунайский лед гораздо опаснее, чем выглядит на первый взгляд. Понадеявшись на его прочность, они совершили непростительную ошибку.

Брат Жиль до сих пор с ужасом вспоминал, как затрещали под конскими копытами льдины и встали дыбом. Как полынья с черной водой поглотила брата-сержанта, слугу и двух лошадей, навьюченных серебром. Еще одну лошадь, изрезавшую ноги об острые осколки, пришлось потом бросить.

Вернувшись на левый берег, отряд сделал суточный привал. На брата Эжена жалко было смотреть: щеки впали, покрасневшие глаза обведены черными кругами, на лбу прорезались глубокие морщины, а в иссиня-черных волосах лангедокца Жиль заметил несколько новых седых прядей.

Присев у костра, Эжен неожиданно схватился за голову и рухнул ничком со сдавленным стоном, едва не угодив лицом в огонь. Брат Жиль кинулся на выручку. Подхватил недужного под мышки, отволок в сторону. Подоспевший брат Бертольд, монах-францисканец, прибившийся к храмовникам на отрогах Шварцвальда, неподалеку от Ульма, положил на лоб д’Орильяку смоченную в воде тряпицу и влил в приоткрытые губы несколько капель вина из скудных и уменьшающихся с каждым днем запасов. Присел рядом, готовый оказать любую помощь, какая потребуется.

Поначалу брат Антуан не слишком приветствовал присутствие в отряде постороннего человека, и лишь заступничество брата Эжена спасло францисканца от скорой и жестокой расправы. Со временем эти двое сошлись на почве обсуждения всяческих алхимических трактатов и оккультных учений.

Брат Бертольд родился во Фрайбурге-им-Брейсгау, что в Шварцвальде. Отец его, каменщик, покалечил ногу на строительстве кафедрального собора, и с тех пор семья влачила нищенское существование. Мальчишка (тогда еще его звали Константином) учился у витражных дел мастера, а после отправился в Нюрнберг, в монастырь, поскольку увлекся химическими опытами и желал углубить свои знания под руководством просвещенных, как он предполагал, монахов. В самом деле, где, как не в монастыре, он смог бы изучить «Speculum Alchimоae» Роджера Бэкона и «De mineralibus» Альберта Великого, «Девять уроков химии» Стефана Александрийского и «De natura rerum» Исидора Севильского, ознакомиться с трудами Раймонда Луллия и Арнольда из Виллановы, Роберта Гроссетеста и Винцента из Бове?

В постижении свойств совершенных и несовершенных металлов, сложных и простых веществ молодой монах делал удивительные успехи. За что и поплатился… Ведь не зря Альберт Великий, который кое-что смыслил в науках, наставлял учеников в трактате «Об алхимии»: «Алхимик должен быть молчалив и осторожен. Он не должен никому открывать результатов своих операций. Ему следует жить в уединении, вдали от людей. И, наконец, да избегает он всяких сношений с князьями и правителями».