Ты следующий - Любомир Левчев

Поторопившись с решением жениться, я опоздал на собственную свадьбу. В последний момент я вспомнил, что нужен хоть какой-нибудь цветочек. Приехав за Дорой, я застал такую картину: невеста, ее сестра Лиляна и смущенный свидетель играли в карты. Они готовы были услышать, что я пошутил.

Райсовет находился в помещении театра Народного фронта (сегодня он называется «Театр за каналом»)… Крещение, бракосочетание и похороны — спектакли, символизирующие начало, зенит и конец жизни, разыгрывались в одном и том же месте. Главная церемония была бесцеремонно унижена. Тогда еще не было современных ритуальных залов. В одной канцелярии регистрировались и рождение, и брак, и смерть. И никто не говорил «Мы идем на венчание или на свадьбу», а просто — «Мы пойдем распишемся».

Что ж. Вот и мы расписались. (Заведующая смотрела на нас с подозрением. Наверняка тоже думала: может, эти сумасшедшие просто шутят или издеваются над всеми?)

Потом мы ели и пили в двух удивленных домах, не готовых к такому событию.

Когда на следующий день я встретил Радоя Ралина, он громогласно поздравил меня:

— С первым браком!

Великий сатир очень хотел женить меня на юморе. Слава богу, это у него не получилось. Но я признателен ему за творческую дружбу, неизменную, несмотря на все превратности судьбы.

•

Родители Доры предложили нам пожить у них, на бульваре Клемента Готвальда, шесть, пока мы не подыщем себе квартиру. Как бы то ни было, выбирать нам не приходилось. Это оказались очень сердечные люди. Мать Доры была прирожденной самаритянкой, а отец — на удивление сложной и вечно неудовлетворенной личностью. Свой талант он растратил весьма печальным образом. Будучи сыном купца (разорившегося из-за собственного пристрастия к чтению), Иван Бонев мечтал стать скрипачом. Со своим слепым другом Петко Стайновым он ездил с концертами по Болгарии. Потом Иван поступил в Софийскую консерваторию, но именно там его увлекла поэзия. И он стал помогать Антону Страшимирову редактировать журнал «Наша жизнь». В 1921 году в том же номере, в котором опубликовали «Рыцарский замок» Христо Ясенова, вышел цикл стихотворений Ивана Бонева.

Когда я их прочел, я был поражен их красотой. Забвение делало их загадочнейшими призраками символизма. Вскоре я убедился, что Иван Мирчев, Иван Хаджихристов, Ламар и Никола Фурнаджиев помнили Ивана Бонева и питали к нему самые теплые чувства. Александр Божинов, Дечко Узунов, Петко Стайнов и Матю Шекерджиев (кроткий, как девица, автор произведения «Велик он, наш солдат») по-прежнему были его близкими друзьями. Они все вспоминали, сколько ожиданий было связано с переговорами между Антоном Страшимировым и Гео Милевым об объединении журналов «Пламя» и «Наша жизнь». Но Сентябрьское восстание[37] и террористический акт в соборе Святой Недели[38] разбили вдребезги все их иллюзии. Иван Бонев забросил скрипку и поэзию и, чтобы прокормить семью, стал чиновником на фабрике в Габрове. От погубленного таланта остались лишь «вещественные доказательства»: пожелтевшие фотографии, стопки засохших журналов и редкие книги.

В качестве гонорара за перевод своего романа «Хоро» для Советской России Антон Страшимиров получил ящик книг. И раздарил их друзьям. Благодаря этому обстоятельству у меня была возможность листать собрания сочинений Кнута Гамсуна или же Августа Стриндберга, изданные издательством «Всемирная литература» по рекомендации Горького во время Гражданской войны и Великого голода!

Едва заметная сизая тень невезения пала на все семейство Боневых. Вечером между рюмкой и вздохами часто можно было услышать воспоминания о том, как Ивана приглашали стать послом в Уругвае, но…

Врач, математик и художница унаследовали от отца роковые воспоминания. И сильный, чистый талант Доры таил в себе тот же печальный аромат: без стремлений, без амбиций, без порывов. Будто их дальний, подпавший под какие-то чары родоначальник прочно поселился в ее генах, беспечно почитывая романчики, решая кроссворды и растрачивая свои земные и небесные таланты. Но Дора не страдала от этой несправедливости. Она обладала необходимой мерой врожденного благородства, элегантности и щедрости духа. С ее помощью я смог не только проникнуть в царство живописи, но и вернуть себе тот мир, который потерял после смерти отца. Это был традиционный круг болгарских интеллектуалов среднего класса.

И вот я уже приглашен на семейный вечер к композитору Петко Станкову. Неудачники вовсе не курили фимиам перед алтарем величайшего успеха. Возможно, они просто хотели вызвать у меня уважение к той среде, к которой принадлежали. Или всего лишь услышать от меня похвалу.

Мне казалось, будто слепой академик пытается рассмотреть меня, вслушиваясь в мой голос, а может, и в мое дыхание. И мне захотелось ему помочь. Я спросил, что он думает о недавно появившейся группе «Битлз». На лицах всех присутствующих появилось выражение ужаса. Как будто я произнес имя Сатаны в храме Божьем. Мне подавали различные знаки и исполняли пантомимические этюды, призывая замолчать. Да я и сам уже раскаивался, что допустил такой страшный промах. Но Петко Стайнов ответил с искренним удовольствием:

— О да! Эти парни — феноменальные музыканты! Исключительное явление! Давно уже до моих ушей не доходило столько света.

Я был бесконечно счастлив. Моя душа тайно сияла. Значит, я могу себя не бояться. Думаю, что и Петко Стайнов был в этот миг счастлив…

«Битлз» появились как неожиданный шанс, как новый способ обожествления предметов и явлений во времена демифологизации и осквернения. Когда они ушли каждый в свое измерение, все осталось как было. Но эта группа уже стала языком времени. И сегодня наша мертвая эпоха воскресает, когда слышит их.

•

Не сумев помешать мне жениться, друзья бросились мне помогать. Благодаря протекции Добри Жотева я поступил на работу в газету «Народна младеж». Консультантом. Я должен был отвечать на все письма читателей, в которых шла речь о литературе. Мой предшественник в ужасе сбежал, оставив после себя горы безответных посланий.

— Ты сможешь ликвидировать завалы? — спросил меня главный редактор Стефан Петров, прежде чем подписать приказ о моем назначении.

Я самонадеянно пообещал. А он смотрел на меня с нескрываемой иронией. В отличие от меня ему-то хорошо было известно, что это за порочный круг. Он знал, что никто не в состоянии ответить на все письма, что в 99 процентах случаев отвечать вообще возбранялось, дабы не поощрять опасных маньяков. Но ему было известно и другое: есть «принципиальное» решение реагировать на все обращения трудящихся. Это было символом демократии. Не «формальной» буржуазной, а «реальной» социалистической демократии. За неисполнение этого решения главный редактор мог жестоко поплатиться. И ему оставалось только найти какого-нибудь наивного сотрудника, который бы занялся невозможным и ненужным делом. Ленин очень точно обозвал такого человека «полезным идиотом». В этом случае полезным идиотом был я.