Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова

неожиданной кончины. Дело, правда, оформлено было так, будто Огарев тут же получил у нее эти деньги взаймы, обязавшись регулярно выплачивать годовые проценты.

Марья в те дни вполне разделяла взгляды мужа, его идеалы и привязанности… Но идиллия продолжалась недолго.

Она поехала в Петербург хлопотать о возвращении мужа в Москву. Столица и две-три аристократические гостиные вскружили ей голову. Ей хотелось внешнего блеска, ее тешило богатство. Герцен, видевший ее в это время, надеялся, что это было «минутное увлеченье». Но все оказалось гораздо серьезнее.

Вспыльчивая, самолюбивая, не привыкшая себя обуздывать, Огарева оскорбляла самолюбия, столько же раздражительные, как ее. Угловатые, несколько сухие манеры ее и насмешки вызывали резкий отпор. Ее своеобразный голос, при первой встрече неприятно поразивший Герцена, усугублял впечатление.

Она желала иметь аристократический салон, принимать художников и ученых и насильно увлекала Огарева в пустой мир, в котором он задыхался от скуки.

Не прошло и трех лет, как она изменила мужу с его приятелем Иваном Галаховым, а поскольку тот требовал ее разрыва с Огаревым, сошлась с художником Сократом Воробьевым, который этого не требовал.

Марья Львовна встретилась за границей с Авдотьей Яковлевной Панаевой, женой литературного приятеля Огарева и Герцена. «Огарева не была красива, но в ее глазах было какое-то особенное выражение пытливости и пылкости, когда она разговаривала», – рассказывала Панаева. Между дамами сразу же возникла симпатия. Можно сказать, они стали подругами – по крайней мере именно Марья Огарева долгое время являлась единственным адресатом Эдокси, и находилась под влиянием ее более сильной натуры.

Огарев продолжал исправно переводить неверной жене содержание, по-прежнему писал ей нежные и заботливые письма – пусть теперь и не любящие, а всего лишь жалеющие. Та же, ожидая ребенка от Воробьева, ставшего к тому времени богатым и модным художником-академиком, примчалась к Николаю Платоновичу, чтобы он признал ребенка своим. И тот безоговорочно согласился. Огарев был готов взять на себя отцовство будущего ребенка жены: он считал Марью Львовну не распутницей, виновной в прелюбодеянии, а только свободолюбивой и искренней женщиной. И, поскольку общество отказывало ей в уважении, он брал на себя ответственность за ее спокойствие.

Мальчик родился мертвым («без глаз и мозга», как сообщал Огарев Герцену). Женщина же, оправившись от слабости и переживаний, для поправки здоровья уехала в Италию, к Воробьеву. Там она продолжала получать от брошенного мужа немалые деньги, требовательно напоминая о себе при случайных задержках. Огарев обеспечивал пенсией и ее отца, превратившегося к тому времени в приживальщика в доме губернатора Панчулидзева. Унаследовав от родителя тягу к спиртному, Марья Львовна тоже начала прикладываться к бутылке…

Н.П. Огарев. Гравюра XIX в.

Огарев тем временем страстно влюбился в первую московскую красавицу Евдокию (Душеньку) Сухово-Кобылину и посвятил ей выдающийся стихотворный цикл – «Песни Любви». Но что он, официально женатый мужчина, мог предложить девушке из богатого и гордого дома, хотя и явно в него влюбленной? Сестра красавицы, писательница Евгения Тур (Елизавета Васильевна Салиас-де-Турнемир) (1815–1892), проживавшая раздельно с мужем, тоже имела на него виды, однако он не ответил на ее чувства.

Но природа не терпит пустоты. Вскоре у тридцатитрехлетнего Огарева начался бурный роман с семнадцатилетней Натали, дочерью предводителя пензенского дворянства и участника декабрьских событий 1825 года Алексея Алексеевича Тучкова. Инициатива исходила от Натали, и отцу ничего не оставалось, как согласиться на брак младшей дочери с Огаревым. Лишь об одном просил он будущего зятя – развестись и венчаться немедленно… Для этого, однако, требовалось согласие Марьи Львовны на развод. Но она неожиданно встретила просьбу мужа в штыки – несмотря на уговоры друзей, знакомых и даже своего сожителя Сократа Воробьева. Герцен в «Былом и думах» называл ее дикое упрямство «ревностью без любви».

Вернувшись на некоторое время в Россию, Марья Львовна в кружке Панаевых нашла к себе дружеское и приветливое отношение, помощь Авдотьи Яковлевны, внимание и сочувствие всех остальных, не исключая Некрасова. Панаева принялась настраивать Марью Львовну против Огарева, внушать ей, что он негодяй, который обобрал ее, обманул, поносит ее и втаптывает в грязь. Не совсем понятно, чем так насолил Панаевой незлобливый мягкий Огарев, история об этом умалчивает. Вряд ли Эдокси уже в то время вынашивала какие-то определенные планы относительно его действительно значительного состояния.

Марья Львовна была очень внушаемой женщиной со слабыми нервами, и вскоре она поверила в то, что изверг Огарев измывается над ней. Позиционирующая себя как художественная натура, ничего не понимающая в практической жизни, она искала наставника, который руководил бы ее действиями.

Не удовлетворившись получением содержания – процентов с якобы одолженных ею мужу денег, соломенная вдова начала против мужа процесс по возвращению всей суммы. Какую же надо было иметь совесть, чтобы выступать с подобными требованиями!

Окружающие были уверены, что действовала она по наущению обретенных друзей и наперсницы своей, Эдокси Панаевой. «Я буду действовать не как друг Огарева или твой, а как поверенная, и он (Огарев) у меня поневоле сделается аккуратным», – заверяла Эдокси подругу, намекая при этом, что на беспристрастность Грановского, являвшегося до того посредником, рассчитывать нельзя, так как он – друг Огарева.

Возможно, вина Некрасова, о которой потом так долго и упорно говорили современники, заключается только в том, что, убежденный доводами любимой женщины, он поддержал инициативу подруг начать против Огарева этот постыдный процесс.

В начале декабря 1846 году Марья Львовна получила паспорт и благополучно отбыла за границу, оставив на руках Авдотьи Яковлевны несколько незаконченных дел и поручений. Панаева начала подготовку к атаке на Огарева и попросила Марью Львовну «переслать к ней из Парижа те письма Огарева и других лиц, которые могли бы пригодиться при ведении процесса против Огарева». Некрасов через Тургенева угрожал Огареву, заявляя, что владеет несколькими его письмами к Марье Львовне, которые доказывают связи его с политэмигрантом Герценом. В случае нужды их можно предъявить «куда следует». То, что угроза не была беспочвенной, доказывает отъезд Огарева за границу, откуда он и повел тяжбу.

Похоже, что подруга манила Марью Львовну возможностью, получив капитал, поселиться вместе на ферме, поехать путешествовать, озаботиться приисканием пристанища возле Петербурга, уехать вместе в Америку, в Европу и т. п. – другими словами, жить общей жизнью. Две женщины с чем-то схожей судьбой, недавно потерявшие детей, две бунтарки против лицемерных законов насквозь прогнившего общества, они в бесконечных задушевных разговорах строили планы свободного существования в гармонии с природой, без обременительных ограничений, налагаемых фальшивой моралью «света».

Поддерживая в подруге ее недоверие к мужу, Панаева в конце концов добилась возможности распоряжаться денежными делами Огаревой так, как находила нужным. Такая опрометчивость Марьи Львовны удивляет, но, по-видимому, ее приятельница обладала сильным даром убеждения.

Эдокси очень хотела, чтобы Огарева присутствовала при рассмотрении