Две недели до Радоницы - Артемий Алябьев

состояние, Агата. Я ни о чем не могла думать и мной лишь владело желание бежать из этого мрачного подвала. Дядя Марек все-таки не зря учил меня самообороне. Владислав совсем не ожидал, что я буду так отбиваться.

Пока он приходил в себя, у меня было время бежать. Сейчас я пишу эти строки, сидя на лавке внутри костела. Сестра дала мне ручку и бумагу. Здесь очень много раненых. Они лежат на матрасах и одеялах на полу, и за ними ухаживают сестры. Из их рассказов я узнала, что произошло в городе. Работники завода устроили мирную демонстрацию против военного положения. К ним присоединились другие граждане. Полицейские угрозами разгоняли толпу демонстрантов, но этого было недостаточно и приехали несколько отрядов ЗОМО. Они были вооружены огнестрельным оружием. В касках и со щитами они стали усмирять демонстрантов. Никто не видел, как и почему произошел первый выстрел, но после этого началась цепная реакция. По рассказам раненых, это была настоящая резня. Зомовцы стреляли по убегающим людям из окон автомобиля и преследовали их на улицах. Некоторые полицейские целились в окна домов и в окошки на оборонительном мосту, бросали туда дымовые гранаты. Несколько человек погибли, часть раненых увезли в госпиталь, а остальные укрылись здесь, в храме.

Я помолилась за здоровье Марека и Юстыны. Где они и что с ними теперь будет? Я не знаю. Ах, если бы я только могла что-то сделать! Но я бессильна, маленькая девочка-сирота. В моих руках кулон с ликом Святой Варвары. Но даже она не защитила нас. А, возможно, это я забыла о Боге и поддалась смертному греху уныния? Но нет, дело даже не в этом. Эх, как же мне найти нужные слова?

Попробую еще раз. Агата, я очень тебе благодарна. Мы с тобой никогда не виделись, но в твоих словах я чувствовала родственную душу. Признаюсь: я начала эту переписку, чтобы узнать, какой следует быть мне. В конце концов, у тебя есть настоящие родители и верные друзья. И я буду стремиться к этому в своей жизни. Помнишь, я рассказывала тебе о снах, в которых мне является деревянный дом в поле? С тех пор я стала видеть их еще чаще. Как будто что-то подталкивает меня в путь – выйти в мир и искать новый дом. Возможно, это и стоит мне сделать. И в следующий раз я обязательно защищу своих родных, чего бы мне это не стоило!

Я оставлю это письмо в руках одной из сестер. Возможно, оно найдет к тебе путь. Пани Моника все еще навещает костел, хотя очень редко. Прощай, Агата, и еще раз спасибо за твои слова.

С лучшими пожеланиями, пилигрим Каролина.

Глава четвертая. История с Юлией

Голова кружится… О чем это я? Как было с Димой, говоришь? Проснулся я значит зимним утром… А вот ты знаешь, как выглядит типичное рабочее утро в Москве? Ты наверняка не знаешь. Выходишь, заспанный и неряшливый, на морозную улицу и топаешь к метро. Это путь, который ноги идут сами в идеальном автоматизированном темпе – по виденной тысячу раз улице, по тем же самым плитам, спотыкаясь на тех же самых бордюрах.

Я просчитываю до минут, сколько ехать от квартиры до работы. Типа спорт такой. Главные улицы необходимо избегать, чтобы не увязнуть в потоке человеческих тел. Если эта толпа примет тебя в свои объятья, то, толкаясь, прорубая дорогу локтями, ты опоздаешь к метро на пять минут. Каждое утро несколько миллионов людей садятся в грохочущие шумные поезда. Я трачу на спуск в подземку ровно одну минуту. Если больше – опоздаю.

Сильный порыв ветра из туннеля треплет волосы и портит женщинам прически. Ветер пахнет сыростью, нагретой пылью и креозотом. Со свистом и грохотом поезд на огромной скорости вылетает к платформе. Под раздирающий скрежет тормозов вагон останавливается точно перед въездом в следующую нору подземки. Огромный поток вливается внутрь – с безразличием к тем, кто собирался шагнуть навстречу. Я стремлюсь к окну, что прямо напротив дверей. Уперевшись спиной к стеклу с надписью «Не прислоняться», могу быть спокойным, что не попаду под жернова людской массы на следующей станции.

До станции пересадки – двадцать минут. Надо чем-то себя занять. Люди склоняются над светящимися экранами мобильников, их головы и плечи трясутся, будто в ритме шаманского танца. Иные тратят драгоценные минуты на то, чтобы поймать еще немного сна – плотно запахнувшись в темное пальто или пузатый пуховик, сидят надутыми воронами и открывают глаза точно на нужной станции. Немногие читают, но почти никто не разговаривает. Утренняя тряска в метро становится медитацией, необходимым ритуалом перед восьмичасовым рабочим днем. Обычно я провожу время, рассматривая пассажиров. Говорливые кавказцы, молчаливые китайцы, хорошо одетые европейцы, цветастые латиносы, хмурые панки, вычурные неформалы, девушки скромные, девушки-развязные, тот особый тип девушек-что-красуются-в-метро, парни-качки, старики, что смотрят по сторонам неодобрительно, гогочущие подростки – все они возникают в пространстве вагона, чтобы пропасть через несколько станций, их индивидуальность растворяется, едва они сливаются с массой. На стеклах вагонов, чаще чем хотелось бы, я вижу его лицо. Огромная физиономия Загребайло улыбается с агитационного плаката. «Загребайло – в депутаты» – гласит слоган. Не такое здесь было написано, я-то помню… Ничего, скоро он пожалеет, что связался с моим братом, что разрушил его жизнь.

Толпа широким потоком выливается на станцию. Неопытные судорожно вертят головами в поисках указателей (хотя иногда полезно смотреть на пол). В таком случае лучше нырнуть поглубже к колоннам, примыкающим к платформе, чтобы тебя не снес людской поток. При выходе на поверхность огромные дубовые двери нужно придерживать – поток воздуха с шумом всасывается в подземное жерло, и если резко отпустить за собой массивные створки, несущий поток с силой впечатает дверь в идущего сзади.

Массивный людской поток, чье движение подчинено единому духу – вот что такое метро. Но что это за дух? Я вижу сквозь ложь и обман. Я – плут Спектакля.

Стоп.

Я не должен рассказывать об этом. Я же запретил себе думать о Москве.

«О, брось. Не говори мне, что забыл о своем предназначении»

Но мне так сказали – «ты не должен». Я ведь сейчас не в Москве, да? Голова кружится…

«Открой глаза».

Я повиновался. Взор закрыла пелена молочного цвета. Постепенно я различил обстановку. Я лежал на белоснежном кафельном полу в очень красивой ванной комнате. Прямо в глаза с потолка ярко светила лампочка. Пахло лавандой. Я с трудом поднялся на ноги.