Голоса прошлого - Ната Чернышева

    Но вранийцы были не в претензии. Они ждали. Готовились и ждали, ждали...

    – Надеюсь, эти гады там, на планете,каждую ночь видят кошмары, от которых делают себе в штаны, – свирепо выговорила Хмельнёва, сжимая кулак. – Потому что мы здесь. И мы не уйдём!

    – Не уйдём, – кивнула я. – Вот уж это наверняка.

    – А Ирэну Патоку я утихомирю, – пообещала Алеська. – Можешь на меня положиться.

    – Спасибо, – искренне поблагодарила я.

    Она товарищески пихнула меня кулаком в плечо.

    – Давай... комадар. Где наша не пропадала!

    Перед отбоем свободное время, каждый занимался чем хотел. Алеська взяла гитару. Играть она умела, знала очень много стихов, каковые ловко перекладывала с русского на эсперанто... по уму, ей бы не в десанте служить, а где– нибудь... в мирной профессии. Она обмолвилась как– то, что любила с малышами возиться. Легко вообразить себе картину: берег моря... или озера... или вообще просто лес... костёр, блестящие глазёнки детей и Алеськина гитара...

    Только украли у неё этот лес и этих детей. Осталась одна гитара.

    Алеська, Алеська... Навсегда в памяти: чуть вздёрнутый нос, рыжеватые волосы, пальцы на струнах, мрачная песня, дотянувшаяся сквозь века из тьмы докосмической эпохи Терры:

    Из России выводят Бога,

    Официально, по договору,

    Бог сидит на броне прищурясь,

    Что ж, домой, так домой,

    Шестикрылые серафимы

    Прогревают в бэхах моторы,

    И на солнце триплекс бликует,

    Словно радуясь, что живой

    Скоро – скоро пойдет колонна,

    Все закончится скоро – скоро,

    И не то чтобы нет патронов,

    Просто гниль – это просто гниль...

    А какой– то усталый ангел,

    На прощание по забору,

    Вывел суриком: 'Ницше умер',

    И задумчиво сплюнул в пыль.

    .

    Он проверил все сводки и смыслы,

    Расписал маршрут и дозоры,

    Вы не верьте в смерть и потери,

    У Всевышнего каждый – живой...

    Возвращается Бог в Россию,

    В нарушение всех договоров..

    В нарушение всех приказов,

    Бог идет в Россию, домой...

    .

    Ах как весело прет колонна.

    Как слоненок по помидорам.

    Ну нестрашная же страшилка,

    Намалеванный чертом черт...

    И тот самый забытый ангел,

    Снова суриком, по забору вывел:

    'Мы все равно вернулись,

    А ваш Ницше все так же мёртв'.

    .

   Бог пришел, принеся с собою,

    Ароматную пороха примесь

    Он выписывает партбилеты,

    Принимая в небесную рать.

    Значит встанем плечом друг к другу,

    Автоматами ощетинясь.

    А на то, что там думал Ницше,

    Скоро будет всем наплевать.

    (Автор текста – Казак, http://www.stihi.ru/2014/04/22/6742)

    Нас отправили патрулировать периметр базы. Не то, чтобы опасались нападения, но порядок есть порядок. Подобные базы стараются уничтожать в самом начале развёртывания. С воздуха. Такие попытки со стороны врага были, но ни одна из них не увенчалась успехом. У них не было поддержки из космоса. А у нас была.

    Хмельнёва шла в паре с Патокой, неразлучная парочка. Начала проверку, получается, с них. Отсюда, с внешнего периметра, открывался великолепный вид. Ландшафты кислородных планет бывают иногда невероятно прекрасны. В какой– то миг замираешь на полувздохе: такая это перед тобой картина невозможная, впечатывается в сетчатку единой вспышкой надолго, если не навсегда.

    Закат остывал, расплескиваясь сиренево– алой рекой над холмами предгорий. Хрустальными друзами сияли далёкие горы. Алеська уверенно называла каждую вершину: Хозяйка, Сидящая Кошка, Горбатая, Пик Вероники, Старик, Два Брата... Там, за Перевалом Семи Ветров, начиналась дорога на Большой Лог, Летяшево, Хмельнёвку и Обручи.

    – Наверняка кто– то выжил, – убеждённо сказала Патока, продолжая разговор. – Кто– то спасся и...

    – Думаешь, хоть кто– то из наших спасся? – горько спрашивала Алеська. – Девять лет!

    – И всё же...

    – Лучше вникни в запах. Слышишь? Это серебристый шалфей. Или, как ещё говорили, сальвия. Мы сажали их под окнами, у сальвии красивые серебристо– синие цветы колокольчиками...

    За периметром базы цвело полновесное лето. Запахи трав проникали сквозь фильтры; Алеська могла назвать каждое растение, отдающее в общий букет свой вкусовой оттенок. Она вернулась домой, и дышала полной грудью, а для меня...

    Для меня в тех медовых ароматах отчётливо звенели настойчивые нотки тревоги и глухой угрозы.

    – Хмельнёва! Экраны активировать.

    – Но...

    Взгляд удава. Такой, чтобы сквозь броню проняло, в лучших традициях капитана Великовой. Кажется, получилось.

    – Есть!

    Мне не нужно сканера, чтобы ощутить силовой экран, возникающий над Алеськиной головой. Убить тяжёлого пехотинца в активированной броне очень не просто. Хотя таскать это всё на себе, дышать фильтрованным воздухом, смотреть и слушать сквозь экраны, притом летом, на кислородной планете голубого ряда, нелегко тоже...

    – Я понимаю, ты вернулась домой, – сказала я, смягчившись. – Но и ты пойми: твой дом загажен, его надо долго и нудно чистить. Обидно же будет сгинуть в двух минутах от победы, не находишь?

    – Так точно!

    Обиделась. Я начинала понемногу понимать Ванессу. Командирство – это сложнее, чем только 'эй, ты и ты – побежали туда, ты и вон ты – побежали сюда'.

    Это ответственность прежде всего.

    Я в ответе за то, чтобы Алеська не поймала заряд или нож в незащищённое лицо из– за нежного чувства к родному воздуху домашней планеты. Вполне объяснимое и понятное чувство, но без него обойтись можно, я так считаю. Особенно на войне. И пусть Хмельнёва обижается, сколько ей угодно. Положено в дозоре быть при полной выкладке, изволь быть.

    Следующая пара – гентбарки. Безупречные, как всегда. Дежурить полагалось парами; они между собой установили очередность и строго её придерживались. Две вместе, третья – с кем– то другим. Похожие между собой как сёстры– близнецы, невозмутимые, спокойные, невероятно выносливые. Если бы я сама не видела, как они тренируются, и каково с ними в спарринге...