Две жизни одна Россия - Николас Данилофф

и вошли в комнату для посетителей. Она была пуста, Калеб еще не пришел. Белые гофрированные занавески, закрывавшие железные решетки, были задернуты. Но вскоре я заметил, что обстановка здесь как-то изменилась. Мебель была передвинута. Кушетка, которая стояла справа в воскресенье, теперь была подвинута влево, туда, где был стол следователя. Последний теперь занимал ее место. Я думаю, что микрофоны, запрятанные в комнате, плохо принимали то, о чем мы шептались с Руфью.

Ожидая Калеба, я думал о том, как у него все сложится. Руфь и я возлагали большие надежды на него, взяв его с собой в Советский Союз. И он оправдал их. Одной из причин, почему я хотел поехать на работу в Москву, было желание передать мое русское наследие детям. Мэнди прожила с нами год, изучая Чехова и театр. Этим летом она возвращалась в СССР из Лондона на советском пароходе и была избрана королевой корабля, Мисс Балтикой. Я очень сожалел, что она не могла провести больше времени с нами в Москве. А теперь Калеб будет страдать из-за того, что его отец посажен в тюрьму. Для России, кажется, входит в обычай брать дань с нашей семьи.

Калебу не легко было в Москве. Отрочество и так достаточно тяжелый период, а необходимость привыкать к чужому языку и чужой культуре еще больше осложняют его. Я вспомнил, как в первое же лето мы отправляли его в пионерский лагерь под Москвой. Мы хотели, чтобы он лучше усвоил русский язык перед началом учебного года в школе в сентябре. Бедный Калеб! Для 11-летнего американца пребывание в советском пионерском лагере было настоящим потрясением. Все было чужое: дети, еда, язык. В Вашингтоне Калеб плавал в кристально чистых бассейнах с хлорированной водой. В лагере же бассейн был грязный, с водорослями и лягушками. Он жаловался и на ребят. Говорил, что все они с гомосексуальными наклонностями, потому что постоянно обнимались друг с другом. Тем не менее, он вынес пребывание там, и это во многом благодаря своему другу Володе, который делал все, чтобы американскому мальчику понравилось в пионерском лагере. Он помогал Калебу в освоении русского языка и старался, чтобы он был вместе со всеми. Вскоре Калеб успешно нырял в грязный зеленый бассейн, не отставая от других. Я всегда буду благодарен Володе за его работу. В то лето Калеб усвоил важный урок: можно радоваться и получать удовольствие, и не имея высокого уровня жизни.

В течение следующих двух с половиной лет Калеб был одним из 35 учеников в классе московской школе № 80. Советская школьная программа одинакова для всех школ, требовательна, но не побуждает к творчеству. И хотя выпускники средней школы в Советском Союзе лучше читают, пишут и знают математику и другие науки, чем их американские сверстники, им не хватает способности анализировать и думать самостоятельно.

Кроме преодоления трудности русского языка, Калебу приходилось учиться отличать тех одноклассников, которые любили его таким, каков он есть, от тех, кто видел в нем источник американской жвачки, клейкой ленты и записей Битлов. Через некоторое время мы почувствовали, что Калеб получил все, что мог в русской школе, и перевели его в англо-американскую школу, созданную посольствами англоговорящих стран в Москве. Здесь в классах было значительно меньше учеников, а методы обучения побуждали к творческому мышлению.

Как бы то ни было, Калеб очень успешно преодолел различия между двумя культурами. В Москве его принимали за советского парня; он был в курсе всего, что происходило в среде его московских сверстников — запрещенные дискотеки, подпольные концерты и даже знакомство с "бормотухой". В последний год нашего пребывания в Москве он вернулся в США и учился в интернате, но прилетал к нам на рождественские и пасхальные каникулы.

Теперь же Калеб уезжал из Москвы навсегда. Через три дня он попрощается со своими русскими друзьями, которых вряд ли увидит когда-либо еще. Для некоторых из них война в Афганистане может стать суровой реальностью, когда они будут призваны на военную службу. Всего пару недель назад Калеб присутствовал на проводах уходящего в армию парня. В день моего ареста друзья Калеба были у нас дома, играли на гитаре и пели. Опасаясь обыска, во время которого люди из КГБ могли бы их увидеть, Руфь велела им уйти. Позже они пришли опять, чтобы сказать Калебу, что я не шпион. "Твой отец матрос", — заявил один из них (что значит на их молодежном жаргоне "правильный мужик").

* *

Наконец приехала Руфь с Калебом. Он был в джинсах, голубой майке и в синей с белым школьной куртке. Как и большинство его советских друзей, он носил длинные волосы. Полковник поздоровался с Калебом за руку и, повернувшись ко мне, заметил с ухмылкой:

— Я думал у Вас сын, а не дочь.

Мы все хихикнули над его грубоватой шуткой. Советские родители постоянно ругают своих длинноволосых сыновей за их прически, которые делают их похожими на девчонок. Мы уселись на кушетку. Чувствуя себя не в своей тарелке, Калеб стал задавать мне вопросы. Тогда я не знал, что он готовил их к этой встрече вместе со своим русским приятелем, который имел большой опыт посещения тюрем и лагерей. Стоя на балконе нашей квартиры, где шум уличного движения забивал микрофоны, они отрепетировали вопросы, которые Калеб будет задавать. Им хотелось получить как можно больше информации, несмотря на то, что рассказывать об условиях содержания в тюрьме запрещено.

— Что ты чувствовал во время ареста? — начал Калеб.

— Сначала шок, — сказал я, — я не мог поверить в случившееся. Потом страх. Когда я попал сюда, хотелось кричать и биться головой о стену, чтобы меня немедленно выпустили. Потом успокоился, поняв, что надо приспособиться к ситуации.

Переводчик, сидящий тут же, все переводил Сергаде-еву, который делал заметки в блокноте.

— Как кормят?

— Три раза в день. Еда подается через маленькое окошечко в двери.

— Что из себя представляет камера?

Вмешался Сергадеев.

— Мы же договорились вчера, что Вы не будете говорить об условиях внутри камеры.

Тут вступила Руфь.

— Но я хочу знать, в каких условиях живет мой муж. Это для меня очень важно.

— В тюрьме есть правила, и мы должны их придерживаться, — заметил я. — До сих пор, кроме самого первого момента, когда меня сюда поместили, со мной обращались достаточно учтиво. — Я очень боялся, что если Руфь будет слишком резко протестовать или нагрубит Сергадееву, посещениям и телефонным звонкам будет положен конец.

Калеб перевел разговор на прогулки. Вопрос был поставлен так, чтобы выяснить, как я обхожусь без своих