Лесная легенда - Александр Бушков

— За мной, — скомандовал я, решительно направляясь к лагерю.

Он послушно двинулся следом. Кое-какие соображения у меня уже возникли, и не на пустом месте, учитывая свеженький наглядный пример с перстнем. Про себя помянул матерным словцом и науку с медициной, и персонально того военврача, со столь авторитетным видом мне о гипнозе вещавшего тогда. Выходит, далеко не все он о гипнозе и гипнотизерах знал…

Ага, вот именно. В данных обстоятельствах имелось одно-единственное объяснение: гипноз. Получается, военврач знал не все, и они в самом деле могут, как в каком-то читанном мною перед войной романе, взять без убалтывания, взглядом? Да вот именно так и получается, другого объяснения попросту нет. Факир пришел к роднику первым, и увидел Сидорчука первым, взял взглядом, пустил блуждать по лесу. А потом тем же манером взял идущую по обочине Катю, заставил снять у родника оружие и планшетку, увел куда-то, лучше не думать, куда и зачем. Другого объяснения попросту нет. Скверновато. Этак он может и часового с поста увести, да мало ли что выкинуть… ну, предположим, меня ему не взять… или сейчас ни в чем нельзя быть уверенным, коли уж военврач, хороший, как меня заверяли, специалист по гипнозу, сам гипнотизер (может, зря я его по матушке?), как оказалось, не знал всего? Может, это у нас в Советском Союзе и в каких-то других странах нет гипнотизеров, способных захомутать взглядом в затылок, а здесь, в польской глухомани один такой все же сыскался? Вдали от ученых и медиков? Ситуация…

Когда мы вошли в лагерь, я приказал Сидорчуку:

— Иди к себе, ляг и постарайся полностью опамятоваться. Взять себя в руки. Да пить не вздумай, ни глотка. Шагом марш!

Козырнув с прежней справностью, он направился к палатке, которую занимали они с Томшиком. А я прямиком отправился к Катиной — теперь, когда хоть половина загадки разрешилась (я про Сидорчука, понятно, нашлась пропажа), радиограмма прямо-таки жгла мне нагрудный карман гимнастерки. Главное для нас — радиоигра, что бы с кем ни случилось, наша главная задача — функельшпиль. А свой шифрблокнот я держал именно в палатке у Кати, в железном ящике с хитрым навесным замком, при отправке выданном мне вместо сейфа. Исключительно там и занимался шифровкой-дешифровкой. И дело тут не в одном Ружицком — никто в группе, кроме Кати, об этих моих занятиях не должен был знать. Конечно, народ у нас опытный и видывавший виды, но даже если кто-то о чем-то и догадался, то трепаться о своих догадках ни за что не станет, уж это точно…

Чертовы цветы благоухали себе по-прежнему, как ни в чем не бывало. Достав шифрблокнот и несколько листов чистой бумаги, я справился быстро. И тут же понял, отчего немец едва ли не плясал. Тут и нам бы не грех сплясать…

Не подвело Витюху чутье — дело рвануло. Абверовцы с той стороны приказали майору в кратчайшие сроки подыскать в окрестностях, в тамошних лесах поляну таких-то и таких-то размеров, крайне желательно — без поваленных деревьев, больших ям и пней. О выполнении приказа сообщить немедленно, вне обычного расписания.

Неужели мы вытянули-таки десятку к тузу? Рано радоваться, но весьма даже не исключено. Размеры требующейся площадки, которая должна быть как можно более ровной, вполне позволяют выдвинуть версию, что они не просто хотят выбросить парашютистов, а собираются сажать планер — не только с гостями, но и с дополнительным грузом. Такое случалось. И радиограмму такую следовало донести до сведения полковника первой, а рапорт о ЧП отправлять вторым, пусть даже получается выигрыш всего-то в пару минут…

Я уже своим шифром зашифровал немецкое к сообщение. Потом тем же макаром — короткое донесение для Первого, для полковника Крутых, привычно составленное в уме в кратчайшие сроки.

«Леший — Первому. Сегодня около полудня по дороге из верхнего лагеря нижний бесследно исчезла радистка Камышева. Ее планшетка и все имевшееся при ней личное оружие обнаружены мною лично лесу. Жду указаний».

Ага. Именно такой позывной мне на сей раз присвоили — Леший. «Потому что в чащобе сидеть будешь», — ухмыльнулся полковник. А настоящим лешим — конечно, фигурально выражаясь, — как выяснилось, оказался вовсе не я…

Пошел к себе в палатку, так и держа свернутые вчетверо два листа бумаги в руке, — идти всего-то в соседнюю палатку. Вошел. Витя, маявшийся на раскладном стульчике, обрадованно вскочил. Ружицкий, полулежавший на своей раскладушке с пухлым растрепанным томом «Крестоносцев», тактично сделал вид, что погружен в чтение. Как и я порой поступал при его разговорах с Томшиком. Кое-что мы друг от друга секретили — пусть и братство по оружию, но такое уж у нас обоих ремесло, — но в этом случае оба всегда выходили на открытый воздух. Никаких обид, служба такая. В данный момент я не видел необходимости уводить Витюху из палатки — Ружицкий и так знает, что из обоих лагерей ведут радиопередачи. У него самого рация — вон она, в уголке — на которой он работает сам, морзянкой (я в это время опять-таки тактичности ради притворяюсь веником в уголке).

— Слушайте приказ, товарищ старший лейтенант, — сказал я насквозь официальным тоном. — Вот это немедленно передадите Первому. Чтобы не перепутать, сразу положите в левый карман. А это — вслед за первой.

И протянул ему оба листа. Он, не моргнув глазом, разложил по разным карманам, как было указано. Прекрасно понимал, что оба мы нарушаем инструкцию, согласно которой с Первым связывался исключительно я через посредство Кати — ну да, согласно его любимой поговорке про то, что нарушение инструкции и нарушение приказа есть две большие разницы… Выполнит в точности, раз это, опять-таки по его присказке, пользы дела для…

— Далее, — продолжал я. — Половину ваших бойцов немедленно отправите сюда, в мое распоряжение. Оставшимся — повышенная бдительность и полная боевая готовность… к чему угодно. Все понятно?

— Так точно, товарищ капитан, — ответил он, приняв стойку «смирно».

Столь церемонно мы держались и обращались друг к другу на «вы» исключительно из-за Ружицкого, неплохо владевшего русским. Дабы иметь собственный гонор. Пусть видит, что дисциплина у нас на высоте (сам он, наверняка по тем же причинам, и присутствии кого-то из нас держался с Томшиком крайне официально).

— Выполняйте, — сказал я.

— Есть! — браво ответил Витюха, взял под козырек и пулей вылетел из палатки.

Ружицкий, отложив книгу, довольно нейтральным тоном спросил:

— Что-то случилось, пан капитан?

Не было смысла секретить от него случившееся, все равно сам узнает очень скоро.

— Случилось, — сказал я. — Моя радистка пропала средь бела дня…

— Панна Катажина?! — Он даже приподнялся резко.

Ну что же. Я пару раз перехватил брошенные им на Катьку вполне мужские взгляды. Ничего странного, пресловутая «лебединая верность» выдает только в книжках — а в жизни я как-то ни разу и не сталкивался со случаями, когда после потери любимого или любимой он или она давали бы монашеский обет «на всю оставшуюся жизнь».

Жена у него погибла аж три года назад, жизнь есть жизнь, она берет свое. И ничего тут нет дурного, я так думаю.