Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать - Мирзакарим Норбеков

Шухлик подумал, что это такая игра – вроде пряток. Разбежался и легонько лягнул эту кочку. И тогда коврик ожил! Но не полетел, как настоящий ковер-самолет, а быстро-быстро заскользил по земле к дверям дома. Стукнулся с разгона о порог, да так и замер.

Хозяйка, вернувшись с базара, не могла понять, куда пропал хозяин. Всегда сидел на одном месте, как прикованный, и вдруг исчез!

Она наступила на коврик у порога, снимая обувь, и едва не упала. Коврик хрюкнул, вырвался из-под ног и покатился, сворачиваясь, на бахчу, где притих среди дынь и арбузов. Долго потом хозяйка разворачивала и успокаивала хозяина.

Дурды так и не понял, кто напал на него.

– Кажется, какой-то шайтан, – шепнул он хозяйке. – Черт с копытами! – И поглядывал с подозрением на всех копытных во дворе. Особенно на ослика – глаз с него не спускал, следил за каждым шагом, думая, как отомстить.

Мама-ослица неспроста дала своему сынку такое ласковое имя – Шухлик, то есть шаловливый, озорной. Словом, весельчак. «Большая его голова переполнена знаниями, как мешок овсом», – хвалилась она.

В крепком теле столько сил, сколько в ураганном ветре. И легкие ноги просятся танцевать».

Тетка Сигир кивала, соглашаясь: «Му-у-му-у!» Да и дядька Бактри, мерно пережевывая верблюжью колючку, бормотал: «Забавный Шух-лик. Только напрасно хозяина пугает. С хозяином шутки плохи».

А Шухлик радовался целыми днями, что светит солнце, зеленеет трава или льет дождь. Что он, Шухлик, просыпается с рассветом и живет-живет до вечера, а потом спит рядом с мамой до следующего утра. И вокруг другие живые существа, которые ходят, летают, ползают, стрекочут, жужжат, мычат и поют. И как ясно, отчетливо видно каждую веточку, травинку, жучка или паутинку.

Вот уже выпорхнули ночные красавицы – бабочки – парвоны. Значит, пора закрывать глаза и видеть сны, такие же веселые, как прошедший день, такие же загадочные, как день будущий. Он понимал, что весь мир создан для него, Шухлика. О, а как он улыбался – так, что уши сходились на затылке и обнимались, как родные братья, а потом подпрыгивали, чуть ли не улетая с головы, будто два рыжих фазана. Он так любил все и всех, что каждый раз перед сном пел благодарственные песни. «Йа-йа-йа! – кричал изо всех сил, будто дул в золотую трубу. – Йо-йо-йо! Йу-йу-йу!»

Хозяин Дурды вздрагивал на своем коврике, переворачивал пиалу вверх дном и уходил в дом, откуда вскоре долетал, как бесконечный жалобный напев, его храп, напоминавший и мычание тетки Сигир, и рев дядьки Бактри, и блеяние приятеля Така. Впрочем, никто из них не мог разобрать, о чем эта ночная хозяйская песня. Хотя слышались в ней и обида, и даже угроза.

Только кошка Мушука, умевшая проникать в сновидения, намурлыкивала по секрету, что снится хозяину Дурды.

– Поверьте, друзья, как захрапит, так сразу начинает ловить шайтана! И это бы ничего, да тот шайтан очень напоминает нашего ослика, нашего Шухлика.

Когда рыжему ослику исполнилось три года, мама-ослица сказала:

– Знаешь ли, дорогой, всякое случается в жизни.

Обещай мне, что ты никогда не будешь унывать, а останешься таким же веселым и здоровым – что бы ни произошло!

Шухлик и представить не мог, какие такие происшествия способны изменить его характер. Что заставит его не петь песни, не радоваться жизни?

– Я готова за тебя в огонь и в воду, мой Шухлик, – вздохнула мама. – Но ты уже так подрос, такой сильный, что нас могут разлучить.

Шухлик не понимал этого слова. Что такое – разлучить?! «Лучить» звучало приятно, а «раз» – не очень-то.

– Ну, нас разделят, разъединят, и мы пойдем по разным дорогам, – всхлипнула мама-ослица.

Нет, это казалось настолько диким и невозможным, как, например, корова Сигир с двумя горбами или верблюд Бактри с рогами!

Ослик Шухлик только попытался вообразить себя отдельно от мамы-ослицы, как сразу будто бы рухнул в огромную, но тесную черную яму, где ничего не разглядеть, душно и ноги подкашиваются, а из глаз – слезы.

Он отчаянно помотал головой и хвостом с кисточкой. «Ну вот, все хорошо – мама рядом, и никакой черной ямы. Так было, так есть и так должно быть всегда!» – решил Шухлик. Но мало ли что решит для себя какой-то ослик, пусть даже очень умный. У каждого ослика есть хозяева. От них зависит судьба любого домашнего осла.

Хозяин Дурды не позабыл пинок копытом и путешествие на бахчу в коврике. Очень хотел дознаться, кто все это устроил. От дядьки Бактри, от тетки Сигир и от кошки Мушуки ничего не добился.

Тогда взялся за козла Така. Приглашал посидеть рядом на коврике. Расчесывал ему бороду и угощал халвой.

– Можешь помалкивать, – нашептывал хозяин Дурды. – Только кивни или моргни, хороший ты мой козлик, как шайтан приблизится.

И вот Така, сам того не желая, заговоренный хозяином, и кивнул, и моргнул, когда мимо проскакал ослик Шухлик.

– Ага! – воскликнул хозяин Дурды. – Я знал! Догадывался! – И сгоряча так пнул козла, что тот улетел в уголок за сараем и долго горько блеял. Така не хотел выдавать Шухлика, но как-то само собой получилось. Вообще многое в жизни получается вроде бы само собой, если не чувствуешь и не задумываешься, что хорошо, а что плохо.

Конечно, хозяин Дурды не был каким-то отъявленным злодеем или разбойником с большой дороги. Зато слишком гордым, обидчивым и злопамятным, как многие не очень умные люди.

Накануне Нового года посыпался из низких сизых туч холодный пух. Ослик Шухлик впервые видел снег – в здешних местах он редко выпадает – и скакал по двору из конца в конец, рисуя копытами созвездие Крылатой ослицы, которое более известно под именем Райской птицы.

Оставалось совсем чуть-чуть, еще парочка звезд, когда к нему подошел хозяин Дурды, в новом полосатом халате, держа в руках веревочную сбрую и красивую, тоже полосатую, попону.

Ослик подумал, что это специальная одежда на снежное время, и охотно подставил спину. Но хозяин сперва опоясал его морду веревками, а в рот засунул металлический кислый штырь, что было не очень-то приятно. Потом набросил попону и застегнул пуговицу на груди. Шухлик стоял покорно и терпеливо, как школьник на примерке первого костюма. Но мама-ослица, привязанная к дереву, сразу заподозрила неладное.

– Шухлик! – позвала она. – Сынок! Погляди мне в глаза!

Ослик глянул и различил такую слезную тоску и такое холодное, как пурга, смятение, что сердце у него обмерло и ноги сделались ватными, хоть и упирались, скользя по снегу, пока Дурды тащил за уздечку со двора.

Он слышал, как мама выстукивает копытами: «Прощай, любимый Шухлик! Ты лучший в мире ослик! Не забывай об этом и помни обо мне!»

Шухлик не знал, как они добрались до людного, шумного и пахучего базара. Все вокруг посерело, побледнело, будто затянутое туманом. Казалось, это страшный, дикий сон, который даже не он, Шухлик, видит, а кто-то рассказывает ему зловещим шепотом. И от этого рассказа – дрожь и озноб во всем теле.