Дикие цветы - Хэрриет Эванс

– Определенно, – сухо ответила миссис Гейдж, с грохотом собирая со стола пустые тарелки. – Не волнуйтесь насчет салата, миссис Уайлд. Будет лучше, если им займусь я.

– Ну что ж, – сказала Алтея таким голосом, будто испытывала величайшее разочарование. – Хорошо, идем на пляж.

Корд отлично плавала – она обожала воду больше всего на свете, могла заплывать дальше, чем остальные, и была достаточно сильна, чтобы плыть против течения. В тот день они плавали все вместе: мама в ее умилительно глупом купальном костюме аквамаринового цвета, украшенном цветами, который на ветру покрывался рябью, Мадлен в одном из прошлогодних купальников Корд и Бен с папой, соревнующиеся, кто плавает быстрее. Пока никто не видел, Корд подныривала и щипала их за пятки – когда они замечали под водой ее голубой силуэт, мчащийся со скоростью морской торпеды, становилось уже поздно.

– У тебя грандиозный объем легких, – заметил папа, шутливо борясь с Корд и пытаясь вытащить ее из воды после того, как она попыталась атаковать его. – Тебе нужно на какой-нибудь конкурс вроде тех, что в Борнмуте, где пловцы соревнуются, кто дольше продержится под водой.

– Знаю, – ответила Корд, отдуваясь, и снова нырнула и дернула брата за плавки, рассчитывая, что они спадут. Бен закричал от неожиданности и свалился, хихикая, спиной в море, и они все присоединились к нему, тоже смеясь, а потом он вдруг обнаружил, что задыхается от того, что хохотал слишком сильно. Мадлен подняла его, а мама погладила по спине, и Бен перестал задыхаться, но зато начал икать.

– Прости, – сказала Корд. – Я не хотела…

– Ничего, – ответил Бен, шлепнув ее по руке. – Я все равно собирался немного посидеть на песке. – Он возвратился на пляж, шлепнулся на полотенце и вскользь осмотрел свое тело. На груди у него росло несколько коричневых волосков, восемнадцать или вроде того, и он мечтал, чтобы они стали чуть темнее или более заметны, а еще о том, что было бы здорово не выглядеть таким худосочным в этих оранжевых плавках.

Было так странно, что он снова здесь. После того, как все произошло, Бен был уверен, что на следующий год они сюда не поедут. Мама постоянно пропадала на съемках второго сезона «Хартман-Холл», а папа дни напролет проводил на репетициях-он пытался научиться говорить с шотландским акцентом, но у него не очень-то получалось. Однако в один из летних дней все изменилось, и уже позже, намного позже, Бен понял, что его отец, по-видимому, отказался от участия в очередной постановке или телерекламе, чтобы отвезти их всех в Боски, и хотя сначала Бен сомневался, что хочет ехать, момент их приезда оказался просто чудесным. Мадс тоже внесла свою лепту в это счастливое ощущение: она все понимала и не суетилась, как сначала делали папа и Корд.

Еще один год мама была занята на съемках третьего сезона, так что с ними остался мистер Гейдж, а она приезжала по выходным. Папа уехал в Нью-Йорк ставить «Макбет» на Бродвее. То лето тоже выдалось неплохим, снова по большей части благодаря Мадс, которая постоянно находилась рядом и с которой можно было делать всякие веселые вещи, – втроем из них вышла банда что надо. И ей, и Бену нравилась одинаковая музыка, они смеялись над одними и теми же шутками и любили сумасшедшие игры. Но самым замечательным в Мадс оказалось то, что она понимала, когда ему нужно было остаться в одиночестве. Раньше он так не делал, но теперь иногда ему хотелось побыть одному-особенно здесь, в любимом доме, где каждый предмет напоминал ему о том, как когда-то он был мальчишкой и верил, что ничего плохого с ним случиться не может. Плохое случилось, и временами он еле сдерживался, чтобы не растолкать Корд в ночной темноте – не разбудить и не втолковать ей, что она не знает, не понимает, насколько чудовищно реальный мир отличается от стерильного пузыря, в котором они выросли. Это страшное место, и здесь происходят жуткие вещи.

Мамина популярность тоже многое изменила-почти столько же, сколько и несчастный случай. Жизнь теперь текла по-другому-они больше не могли спокойно выйти с ней на улицу, а сама она все время пропадала на интервью или телешоу вроде «Паркинсона». «О, смотри, там мама», – сказала как-то Корд, переключая с канала на канал и наткнувшись на Алтею, которая восседала на диване, как всегда очаровательная. Мама даже приняла участие в одном из скетчей «Моркама и Уайза»: Эрик надел ей на голову ведро, и это выглядело очень смешно, что, впрочем, не удивило Бена и Корд – они и так знали, что мама смешная.

Иногда это получалось даже здорово: вечеринки, которые они устраивали в Ривер-Уок, с шампанским и веселыми друзьями родителей, походы на съемки, одноклассники, расспрашивающие о маме. А иногда – когда ее не бывало рядом недели напролет и они были предоставлены сами себе, пытаясь заполнить чем-то скучные часы в опустевшем доме и скучая по ней, в то время как миссис Берри сидела на кухне за вязанием, – не очень. Так или иначе, правда состояла в том, что теперь они стали другой семьей.

Бен обхватил руками колени. Находиться в Боски означало снова вспомнить все, что он хотел забыть. Корд однажды сказала ему, что мама расцарапала себе лицо от волнения, когда он исчез. Он видел красные рваные раны, обезобразившие ее лицо, когда проснулся в больнице, но ничего не спросил-он был слишком взволнован, слишком растерян. А потом появился папа, и Бен велел ему уйти. Он орал на него, громя все вокруг и вытаскивая из своего тела трубки, пока доктор не попросил отца покинуть помещение.

Мадс помахала ему из воды, и Бен помахал в ответ, вспомнив вкус ее губ на своих губах, ее теплоту на своих иссушенных солью плечах, чувство безопасности и счастья, правильности всего происходящего. Как же ему хотелось остановить время, потому что он уже знал – если он так чувствует себя сейчас, значит, скоро придут и другие чувства, которых он не желал и не ждал, но которые были неизбежны- словно за право на счастье нужно было обязательно платить что-то вроде налога. Он крепче обхватил себя и качнул головой, и вот уже он вспоминал об этом, а когда начал, уже не мог остановить круговорота своих мыслей: он снова переживал все сначала, словно кто-то привязал его к стулу и заставлял смотреть фильм ужасов, который он уже много раз до этого видел. Корд перестала спрашивать его, потому что он попросил ее. Но продолжали ли они думать об этом, как это делал он?

«Со мной все в порядке», – отвечал он маме, папе или кому-то еще, кто интересовался его состоянием. Но прошлое по-прежнему жило в нем. Кадры в его голове, запахи – их было достаточно, чтоб вновь запустить весь процесс. Розовато-белые собаки, похожие на борзых, или запах дегтя, или просто силуэт высокой худой женщины впереди него на улице.

Конечно, у него в мозгу много и других вещей – столько, что иногда он боялся, что скоро там просто закончится место, – его ненависть к школе, его переживания из-за ИРА и бомб, авиакатастроф или того, что Корд собьют на повороте у станции, где мотоциклы ездили слишком быстро; его мысли о том, что будет, если мама умрет от рака, убившего мать Джонса, или же папа бросит их ради другой женщины, более молодой, той, что смогла бы родить ему больше детей, и забудет о них навсегда. (Такое уже случилось с одним из одноклассников Бена-тот перестал получать подарки на день рождения, и в конце концов ему пришлось бросить школу, потому что его мать не могла больше оплачивать обучение.) Но он, конечно, прекрасно понимал, почему беспокоится обо всех этих вопросах: так ему не приходилось думать об остальном – о настоящем, о том, что было правдой.