Злая ласка звездной руки - Сергей Синякин

— Ладно, — с напускным равнодушием сказал прокуратор. — Учиться человек мечтал! Он ведь эти деньги не пропил, по шалманам не раскружил — в Грецию человек подался, новым Фидием себя возомнил.

Новоявленный Фидий попытался возразить, но прокуратор его остановил, подняв вверх руку.

— Дикси, — сказал он. — А то ведь ребята и осерчать могут. Сиди, Степа, и помалкивай в тряпочку. Или как тут в Иудее говорят, смотри в хвост ишака.

— Так что делать будем? — упрямо продолжал брать быка за рога Софоний. — Надо все-таки определяться, сдаем мы нашего Митрофана Николаевича или все-таки попытаемся его спасти от местного народного гнева?

— С историей не поспоришь, — задумчиво пощипывал бородку колдун и прорицатель Мардук. — Сам говоришь, нельзя историю менять. Это ведь что тогда получится? Крещения на Руси не случится, манифеста коммунистического не будет, революции тоже не будет… А что будет?

— Да кто её знает? — с душевной легкостью признался Софоний. — Главное, мы скорее всего исчезнем. И таким образом парадокс будет устранен.

— Ты погоди, погоди, — сказал задумчиво Мардук. — Если мы все исчезнем, значит, и распинать некого будет? Кого иудеи тогда на крест пошлют, если нашего Митрофана Николаевича не будет?

— Свято место пусто не бывает, — брякнул Гладышев.

— Вот и я говорю, — упрямо продолжал развивать свою мысль Мардук. — Если с нашим исчезновением ничего в этом мире не изменится, то зачем же нам исчезать?

— Но тогда придется нашего Николаича распинать, — исподлобья глянул прокуратор. — Иначе ведь не получится. Или одним жертвовать, или всеми.

— А как в святой книге говорилось? — почесал подбородок Мардук.

— По книге — распяли, — неохотно принялся вспоминать прокуратор. — Помню, римский воин ещё его под ребро копьем кольнул, чтобы не мучился. Во-от. Повисел он на кресте и начал кричать, мол, лама, лама, лама самахвани! Отца небесного стал призывать, значит. Потом его ученики украли и в пещере спрятали. Приходят, нет никого, только тряпки окровавленные лежат. А на третий день он им и объявился. Ухожу, говорит, обратно на небо, а вы тут до второго пришествия мучайтесь![18]

— Интересный сценарий, — задумчиво пробормотал хозяин мавзолея. — А главное, придумывать ничего не надо!

— Ну, ну? — поощрил раздумья жулика прокуратор. — Я вижу, у тебя уже план созрел? Давай делись мыслями с народом!

Мардук принялся суетливо наливать в чаши густое фалернское вино.

— Какие там мысли, — сказал он. — Наметки одни. Выпили, разумеется, за отсутствующих. Включая книжника Анну. Все-таки, как образно заметил однажды по подобному случаю один американский президент, был книжник, конечно, сукин сын, но ведь их сукин сын, куда скитальцам времени от него было деться?

— Нет, — хмуро сказал Софоний. — Интересная штука все-таки жизнь. Гоношишься, прикидываешь, свое урвать стремишься, а где-то уже все взвешено, измерено и определено. Прямо менел, текел, фарес! А ведь в конечном счете во всем случившемся мы сами и виноваты. Не засуетились бы тогда, не побежали на Меловую, так ничего бы и не случилось. Митрофан Николаевич так бы и секретарствовал, Феденька на пенсию ушел бы, Семен бы детишек учил разумному, доброму, вечному, а в свободное время аллеи Бузулуцка украшал. И предательства никакого не было бы, не проявилось бы подлое нутро Волкодрало!

— Ты говори, да не заговаривайся, — хмуро шевельнул пальцами с перстнями прокуратор. — На пенсию он меня уже отправил. Да мне только пальцем шевельнуть…

— Верю, Феденька, верю! — вскричал караванщик. — Только ты сам недавно говорил, что одна у тебя заветная мечта!

Прокуратор, апоплексически сопя и массируя затылок, прошелся по залу.

— Сидим, как упыри! — ненавистно сказал он. — Надо же, до чего все дошло — на улице вместе показаться не смеем! Сразу в заговорщики запишут, скажут, тайный комплот плести затеяли.

Остановившись перед хозяином мавзолея, прокуратор властно кивнул:

— Давай, Мардук, или как там тебя по-нашему, выкладывай. Что надумал.

И, ни к кому особо не обращаясь, посетовал:

— У жулика голова завсегда иначе работает. Потому и планы такие дерзкие, что они от стереотипов и обыденности уходят.

в которой продолжается наше повествование

Вот так порой и бывает — пойдешь по шерсть, а вернешься стриженым.

В соседней камере продолжал догуливать свои денечки разбойник Варрава, и надо сказать, что так аппетитно он их догуливал, что Иксус ему завидовать начинал. Сразу было видно, что бандит своего ремесла не опозорит. Ореол героичности витал вокруг Варравы, и ореол этот отнюдь не казался краденым. Поэтому к нему и липли женщины, буквальным образом из камеры не вылезали. Женщины, вино, опий, жареная баранина, бананы и финики — голова кружилась от запахов и происходящего.

А около камеры Иксуса только ученики его толпились и жаловались, что не стало учителя — и сразу подношения закончились, хорошо ещё у Иуды деревянный его ящичек отняли, там тридцать денег серебром оказалось, видно, столько он за предательство и получил. Ученики слаженно пели молитвы, но песнями сыт не будешь, а тем более пьян. А хотелось, хотелось выпить, чтобы грустные мысли хотя бы на время отогнать.

Один раз приходил книжник Анна, пытался поговорить, но Иксус к нему как повернулся спиной, так и просидел весь визит неприятеля, сгорбленными плечами выказывая тому неприязнь и недоумение.

— Ну и глупо! — сказал книжник. — Это ведь история уже, большая история, а ты косоротишься. Я ведь не о тебе, я о мире думаю!

Вот ведь как бывает, о мире человек думает, потому и ломает бездумно и беспощадно единичную человеческую судьбу. Лучше бы эти благодетели думали о людях, быть может, тогда бы и судьба мира куда более счастливо выглядела.

Приходил прокуратор.

Этот не обнадеживал, рубил с римской прямотой.

На милосердие суда надеяться не приходилось.

Торговцы рыбой и хлебами были недовольны, что Иксус в свое время накормил толпу голодных и тем лишил их уже подсчитанной прибыли. «Не было этого! — возопил Иксус. — Не было! Легенды проклятые!» — и совсем забыл, что этой легендой совсем недавно гордился. «Гильдия лекарей, — невозмутимо продолжал прокуратор, — недовольна методами лечения, которые применял Иксус в Галилее». «Феденька, да случайно у меня коробка со шприцем и ампулами бициллина оказалась! — простонал узник. — Жене хотел укол сделать, приболела она у меня!» И общество богатых землевладельцев выступило заодно с обществом охраны животных: не понравилось им, как обвиняемый обошелся со свиным стадом в Гергесе. Валютчики недовольны изгнанием из храма, требуют привлечь обидчика за нанесение побоев бичом. Священники недовольны, требуют наказать за незаконное присвоение обвиняемым звания царя Иудейского. А это обвинение уже куда как серьезно, тут уже плетьми не отделаешься, все-таки к бунту подстрекал! «Федя! — задохнулся в камере Иксус. — Да я же иносказательно, я же предупреждал их, что царствие мое не от мира сего!» «Думать надо было, что говоришь, — хмуро сказал прокуратор. — Восстановил людей. Вчера в Синедрионе говорю, праздники все-таки, давайте по обычаю одного узника помилуем? На помилование они сразу согласились. Я уж думал, выгорело наше дело. Не Варраву же им миловать! И что ты, Митрофан Николаевич, думаешь? Именно Варраву они и амнистировали, а тебя, стало быть, — к ногтю! Вот ведь, брат, как бывает!»