Переворот.ru - Олег Георгиевич Маркеев

Покровке. Задержался у киоска на перекрестке. Купил бутылочку «швепса».

Явного «хвоста» за спиной не было. Проверялся, скорее, по привычке. По опыту знал, те, чей покой он потревожил своим появлением в городе, слишком профессиональны и слишком себя уважают, чтобы запустить по следу малоопытного топтуна. Если решат пасти, то сделают это так качественно, что только по холодку, щекочущим затылок, ощутишь чужой взгляд.

Максимов, петляя между ползущими машинами, перебежал на противоположную сторону улицы. Медленным шагом, попивая водичку из бутылки, свернул в Колпачный переулок.

Здесь было дивно, совершенно по-старомосковски тихо и несуетливо. Горбатая мостовая круто уходила вверх. У обочины темной ватой лежал неубранный с мая тополиный пух и первые жёлтые листья. Воздух пах дымком. Уютным дымком горящей палой листвы, а не бензиновым чадом.

Максимов свернул во дворик. Нужный дом стоял в глубине, торцом выглядывая на улицу. Подход к дому сужался парковкой, устроенной у заднего крыльца какого-то офиса.

«И да, и нет, — подумал Максимов. — Весь двор в поле зрения камер видеонаблюдения. Охрана, скорее всего, среагирует на хулиганское нападение. Сами не впишутся, так ментов свистнут. Опять же запись останется. Но и пасти за жильцами легко. Фифти-фифти, получается».

Он открыл дверь подъезда. Судя по номерам на табличке, нужная квартира находилась на четвёртом этаже. Предпоследнем.

Лифт был допотопный, стеклянным коробом примкнувший к стене дома. Максимов решил воспользоваться лестницей. Нажал кнопку вызова, и под шум опускающегося лифта, широким шагом, через две ступеньки, устремился вверх.

Лестничные клетки ничего необычного собой не представляли. Судя по дверям и барахлишку, что руки не донесли до помойки, в подъезде обитало обычное московское народонаселение: от пенсионеров до бизнесменов. Жили, явно, мирно. Надписи на стенах присутствовали, но в меру приличные. Сугубо наркоманского арго не было, и то — слава Богу.

Квартира с номером двадцать один щеголяла мощной дверью из красного дерева. И была лучшей в подъезде.

«Неосторожно. — Максимов укоризненно покачал головой. — Качество двери в наше время, как правило, определяет качество крышки гроба. По мне уж лучше плащ-палатка и холмик со звездой, чем полированный «шкаф» и бронзовый монумент. Но свои вкусы другим — не закон».

Он на всякий случай нажал кнопку звонка. В квартире мелодично пропела кукушка.

* * *

В квартире никто не жил. Но кто-то регулярно бывал, поддерживая чистоту.

Именно чистый, стерильный от бытовых запахов воздух квартиры насторожил Максимова.

Он закрыл дверь. Прижался к ней спиной.

«Поздно ночью откроется дверь. Невесёлая будет минута. У порога я встану, как зверь, Захотевший любви и уюта…»[21]

Закрыл глаза, впитывая в себя ауру квартиры.

Она не была чуждой. Кто-то насытил её ожиданием, тоской и молитвами. По нему. Кто-то верил, что странник непременно вернётся, если будет куда, если будет к кому.

Максимов заглянул на кухню. Матовая белизна, зелёный и голубой. Свет, просеянный сквозь жалюзи. Стерильная чистота. Банка эфиопского кофе на столике. Турка и чашка. Густо синий кобальт. Золотая буква «М» на боку.

Он прошёл по коридору, подковой огибающей стеклянный куб ванной комнаты. По очереди открыл три двери.

Спальня. Тёплые пастельные тона. Низкая кровать, комод, плотные бамбуковые жалюзи. Шкура зверя вместо ковра.

Гостиная. Солнечно-золотистые цвета. Белый диван во всю стену. Стеклянный низкий столик. Пара кресел. Пустые стеллажи.

Кабинет. Просторный рабочий стол. Ноутбук. Пустые книжные полки. Все ждёт хозяина.

Три фотографии, увеличенные до полуметрового формата, в рамках на стене.

Максимов замер на пороге.

Чёрная вода пруда Шванентайх в Калининграде. Выбеленные солнцем горы Таджикистана. Мокрые крыши Парижа. Целая жизнь, уместившаяся в один год.

Их жизнь.

* * *

Странник

Ретроспектива

Париж, сентябрь 2002 года

Скаты крыш ещё не высохли от ночного дождя. Низкое солнце лизало влажную черепицу.

Максимов положил пакет с круассанами на прикроватный столик. Поставил рядом чашку кофе.

Карина, уловив горячий аромат кофе, потянула носом. Губы чуть дрогнули в улыбке. Но глаз не открыла.

Максимов пощекотал кончик её носа. Карина наморщила носик, но не сдалась. Только плотнее зажмурила глаза.

Он присел на край кровати. Приспустил простыню с её плеч. Между лопатками по позвонкам бежала синяя ящерка. Максимов почесал татушку.

Карины выгнула спину.

— Ну-у-у! Я сон смотрю про Москву.

У неё была совершенно детская способность видеть яркие, сюжетно целостные сны. Говорила, что может по своему желанию менять сюжет и скорость сновидений.

— И что ты видишь?

Она притихла, вглядываясь в образы, проносящиеся, как на экране, на внутренней стороне век.

— Тебя вижу. В какой-то незнакомой квартире. Ты стоишь на пороге комнаты. Она, как ты любишь, матово-белая, и много зелени… Это твой кабинет, но ты не хочешь входить. Ты сейчас уйдёшь…

Она распахнула глаза, перевернулась на спину. Сна в черных глазах как не бывало, в них плескалась немая боль.

— Сегодня? — прошептала она.

— Сейчас.

Губы её дрогнули. На секунду сложились в плаксивую гримаску. Но она сдержалась.

— Я буду ждать, ты учти.

— Тогда я непременно вернусь.

Оба понимали, что шансов встретиться слишком мало. Они вышли на перекрёсток судьбы, откуда каждый должен был пойти своим путём.

Максимов уходил тайной тропой на Ближний Восток. Тропа начиналась в частном тире, в пропахшем порохом подвальчике в предместье Парижа. Он не знал, где пройдёт змеиная тропа, ведущая в убежище Последнего посланника[22]. Не было и не могло быть никаких гарантий, что