Неугомонная - Уильям Бойд

— А почему ты не предупредила англичан, когда Йоос ошибся с отзывом? Ты могла предположить, что Йоос — это часть немецкого плана. Он мог работать заодно с ними.

Ева сдержала свой гнев.

— Вы знаете, что мы обязаны были сделать. Правило гласит: выходи из игры — и немедленно. Чувствуешь, что-то неладно — не медли, не оценивай правоту своих действий, не старайся исправить положение вещей. Просто уходи, тут же. Что я, собственно, и сделала. Если бы я отправилась в конференц-зал, чтобы предупредить их… — Она попыталась рассмеяться. — Там с ними, между прочим, были еще два немца. Не думаю, что в таком случае я сидела бы здесь и разговаривала.

Ромер ходил кругами, потом остановился и посмотрел на нее.

— Да, ты права. Ты совершенно права. То, что ты сделала, — с оперативной точки зрения — было совершенно правильно. Все вокруг тебя совершали ошибки и вели себя, как законченные идиоты.

Он одарил ее своей широкой белозубой улыбкой.

— Все ты сделала правильно, Ева. Хорошая работа. Пускай они теперь за собой дерьмо вычищают.

Она встала.

— Мне можно идти?

— А может, пройдемся? Пойдем, выпьем за твое крещение огнем.

Они сели на трамвай, который довез их до La Digue,[27]длинной и впечатляющей морской эспланады вдоль линии прибоя, с большими отелями и пансионами. На одном конце ее выделялось огромное казино «Курсаал», построенное в восточном стиле, с куполами и высокими арочными окнами игровых комнат, бального и концертного залов. На другой оконечности мягко изогнутого променада высилось громадное здание гостиницы «Ройял палас». Все кафе на террасах «Курсаала» были закрыты, поэтому они прошли в бар гостиницы «Континенталь». Ромер заказал себе виски, а Ева выбрала сухой мартини. Дождь перестал, и вечер постепенно посветлел настолько, что они смогли увидеть мерцающие огни парома, медленно проплывавшего мимо. Ева чувствовала, как алкоголь делал ее легкой и спокойной. Она слушала, как Ромер без конца повторял события «инцидента в Пренсло» — так он назвал произошедшее — предупреждая Еву, что ей, возможно, придется добавить что-то или подтвердить факты, указанные им в докладе, который он намеревался представить в Лондоне.

— Школьники справились бы с таким делом лучше этих дураков.

Он все еще размышлял о некомпетентности британских агентов — как будто фиаско было, так или иначе, проявлением его собственной слабости.

Ева поинтересовалась:

— Почему они договорились встретиться так близко от германской границы?

Ромер покачал головой, выражая полную досаду.

— Да потому что, милочка, мы воюем с Германией.

Он попросил официанта налить ему еще.

— Они все еще смотрят на это как на какую-то игру, в которой всегда можно будет побеждать, проявляя определенные английские качества — играть только честно, проявлять смелость и отвагу.

Ромер замолчал и опустил взор.

— Ты даже представить себе не можешь, как мне было тяжело, — сказал он, внезапно осунувшись и постарев.

Ева отметила про себя, что до сих пор он ни словом, ни жестом не признавался в собственной уязвимости.

— Считается, что руководство — в нашем деле — заслуживает доверия… — продолжил Ромер, и, как будто понял, что допустил ошибку, быстро выпрямился и улыбнулся.

Ева пожала плечами.

— А мы-то что можем сделать?

— Ничего. Или — только то, что можно в создавшейся обстановке. По крайней мере, ты в порядке. Представляешь, о чем я подумал, когда увидел, как эти машины пересекли границу и остановились рядом? Потом все забегали и стали стрелять.

— К этому времени я была уже в лесу, — ответила Ева, еще раз восстанавливая в памяти тот момент, когда Йоос в своем тесном костюме выбежал из кафе, стреляя из револьвера. — А ведь вот только что все мирно обедали — мне до сих пор это кажется нереальным.

Они вышли из «Континенталя» и пошли назад по эспланаде, глядя на Ла-Манш в сторону Англии. Стоял отлив, и пляж был покрыт серебряными и оранжевыми бликами от огней эспланады.

— В Англии светомаскировка, — заметил Ромер. — Тут нам не на что жаловаться.

Они прошли до «Шале Ройаль», потом повернули на авеню-де-ля-Рейн, которая вела до дома Евы. «Мы похожи на туристов, — подумала Ева, — или на молодоженов». И тут же одернула себя.

— Знаешь, мне в Бельгии всегда нехорошо, — сказал Ромер, продолжая необычные откровения. — Всегда хочется убежать отсюда.

— Что такое?

— Меня здесь чуть не убили. Во время прошлой войны. В 1918 году. И боюсь, что мой бельгийский лимит везения исчерпан.

«Ромер на той войне, — подумала Ева. — в восемнадцатом году был совсем еще юнцом, лет двадцати, а то и меньше. — Она поняла, как, в сущности, мало знала о человеке, рядом с которым шла сейчас и ради которого рисковала своей жизнью в Пренсло. — Возможно, так и бывает во время войны, возможно, это — нормально».

Они дошли до ее улицы.

— А вот там мой дом, — показала Ева.

— Я провожу тебя до дверей, — сказал Ромер. — Мне нужно возвращаться в агентство. — А после короткой паузы добавил: — Было очень приятно. Спасибо. Мне понравилось.

Ева остановилась у двери и достала ключи.

— Да, было очень приятно, — сказала она, осторожно вторя его банальностям.

Они встретились глазами и одновременно улыбнулись.

На долю секунды Еве показалось, что Ромер сейчас прижмет ее к себе и поцелует. У нее все замерло в груди от страха.

Но Ромер всего лишь пожелал ей спокойной ночи и ушел, привычно махнув на прощание так, словно пытался поднести руку к козырьку, и надевая на ходу плащ, поскольку снова заморосил дождь.

Ева осталась стоять у двери, взволнованная сильнее, чем она могла себе представить. И не мысль о том, что Лукас Ромер мог поцеловать ее, взволновала девушку, а лишь то, что она поняла: этот момент упущен, и навсегда, и она жалеет об этом.

БОББИ ЙОРК плеснул мне виски, — как он выразился, «чуть-чуть» — слегка разбавил водой, затем налил себе изрядную порцию, долив стакан водой до краев. Он часто повторял, что жалеет всех, кто пьет херес, эту гадость, худший в мире напиток. Он принимал это так близко к сердцу, что напоминал мне мою мать, с ее пунктиком относительно газонокосилок, но только в этом.

Роберту Йорку, магистру искусств Оксфордского университета, было, по моим подсчетам, около шестидесяти. Это был высокий солидный мужчина с редкими седыми волосами, пряди которых он зачесывал назад и закреплял какой-то помадой или мазью, сильно пахнувшей фиалками. Зимой и летом в его комнате всегда стоял запах фиалок. Йорк носил твидовые костюмы, сшитые у портного, и тяжелые оранжевые башмаки. Его кабинет в колледже был обставлен в стиле загородного дома: глубокие диваны, персидские ковры, несколько интересных картин (небольшой Пепло, рисунок Бена Николсона, большая спокойная яблоня Алана Рейнольдса), в глубине некоторых застекленных полок стояло несколько книг и прекрасных стаффордширских фигурок. Было трудно представить себе, что это — кабинет преподавателя Оксфордского университета.