Морские ворота - Буало-Нарсежак

Она качнула головой в знак того, что все еще слушает, все еще не спит.

— Самоубийство, — продолжал Севр, — было не так уж существенно… для него, я говорю, для него… Но два преступления? Он поставит на ноги всю жандармерию. Мне не ускользнуть… А что до того, чтобы остаться здесь, вместе с… с этим человеком, теперь готовым на все… Невозможно. Я теперь даже не могу сходить за продуктами.

— Прекратите себя мучить.

— Я только рассуждаю.

— Вы слишком много рассуждаете. Для ваших близких вы наверно были невыносимы. И я не удивлюсь, что…

— Что что?.. В сущности, это правда. Я вечно взвешивал за и против… Помню, однажды…

Все его прошлое поднялось комком к горлу. Он говорил помимо своей воли, как на приеме у психиатра. В конце концов, он заметил, что она спит. Ему даже почудилось, будто он рассказывал тоже во сне. У него больше не было сил. Он бесшумно скользнул в кухню, долго пил, пытаясь успокоить внутри огонь, палящий его с того самого мгновения, как он узнал о смерти Мари-Лор, но ему это не удалось. Потом он вернулся и сел возле Доминики. Он смотрел, как она спит. Итак, она сдалась. Она знает, что он невиновен. Он сумел ей доказать. Не лучше ли теперь отпустить ее? Если ее возьмут вместе с ним, она попадет в крупную неприятность совершенно без всякого смысла. Кто поверит в сожженное письмо? А если еще обнаружится, что он держал в качестве заложницы постороннюю женщину целых несколько дней… он уже не помнил сколько… он будет еще более виновен. Он напрасно старался найти выход… положение было безвыходным!

Больше того. Ему припишут все вполне вероятные, с точки зрения ходячей морали, грехи. Ему предъявят обвинение в убийстве зятя и сестры, с целью завладеть полностью ворованными деньгами. Его представят чудовищем. Никто и не подумает обыскать Резиденцию и близлежащий поселок, опросить бродяг… Голова Доминики потихоньку сползала с подушки; кулаки разжимались, словно невинные цветы. Она так далеко от него. Может, она видит во сне другого мужчину? Только от нее одной могло бы исходить его благополучие… Доминика! Он шептал, потому что тишина стала невыносимой. «Доминика! Я сказал, что люблю тебя… Может, это и неправда… потому что я никогда еще никого не любил… хоть этому я здесь научусь… Но я не хочу, чтобы ты беспокоилась из-за меня… Ты уедешь… Я не увижу от тебя ничего, кроме гнева, презрения да, в конце концов жалости… Это много! С этой ночи, пройдет столько других ночей, тюремных ночей. У меня останутся лишь воспоминания. Я смотрю на тебя… у тебя дрожит щека, и я сотни раз буду представлять себе эту дрожь. Я буду видеть тебя, ночь за ночью, блестящий на твоих зубах лучик света… Я сиделка у твоей постели, Доминика… и я мертвец!» Ему следовало до бесконечности задержать это мгновение, собрать все истины, исходящие из глубины души, которые, возможно, могли бы материализоваться во что-то, но все кружилось у него в голове. Он устал, ужасно устал; он почувствовал, как ускользает сознание. Когда он снова открыл глаза, она склонилась над ним и, казалось, о чем-то спрашивала его неподвижное лицо. Может, она еще не до конца удостоверилась?.. Он мгновенно все вспомнил.

— Очевидно, — сказал он, — я мог с кем-нибудь договориться об убийстве сестры… Кто знает, может быть, здесь, рядом, живет мой сообщник?.. Вы же об этом подумали, сознайтесь!

Она поколебалась, потом пожала плечами.

— Я, — продолжал он, — долго думал. Если откроется, что мертвец — Мерибель, — мы скоро узнаем, — я сдамся. В поселке есть полицейский участок.

Она снова пожала плечами.

— Или даже, — продолжал он, — вы, уезжая, заявите в полицию. Надо только позвонить, не называя себя. Вы скажете, где я. За мной приедут. Это лучший выход, единственный для вас способ избежать неприятностей.

— За кого вы меня принимаете? — сказала она. — Я была здесь, когда убили вашу сестру. Вам необходимо мое свидетельство. Вы считаете, я могу сесть в самолет и забыть о вас?

— Я не хочу, чтобы вы впутывались в это дело.

— Это вы меня в него впутали. Тем хуже для вас.

— Посмотрим.

— И так видно.

Севр поднялся. У него чуть-чуть кружилась голова. Он прошел через гостиную и прихожую, вынул из кармана связку ключей, вставил один из них в скважину.

— Вы свободны, — произнес он. — Я оставлю ключ в двери.

— Спасибо. Но я не тороплюсь… Чашку кофе?

Так значит, они вечно будут противниками. Куда девалась мирная гармония ночи? Севр чуть было не схватил чемодан и не убежал. Но вдруг, каким-нибудь невероятным чудом, вскрытие не даст никакого результата? Доминика протянула ему дымящуюся чашку. Он почти против воли взял ее. И вновь потянулось ожидание. Доминика забралась на диван, чтобы ясно показать, что не собирается уезжать. Но он ничуть не был ей благодарен за это. Он представлял жандармерию, пишущую машинку, стучащую его признание, взгляды украдкой жандармов на Доминику. Он угадывал их предположения, намеки. Он видел заголовки местных газет. Чем больше Доминика будет искренна, тем сильнее это возмутит всех его друзей, клиентов. Но как объяснить это женщине, которая всю жизнь плевала на общественное мнение? Он включил телевизор задолго до начала передачи. В горле першило, как от тошноты. Доминика была спокойна, будто наперед знала, что жребий брошен. Она едва повернула голову, когда диктор произнес: «Новый поворот в деле Севра. Из Нанта сообщили, что извлеченный труп, похороненный под именем финансиста, ему на самом деле не принадлежит. Полиция никаких сведений не дает, но напрашивается вывод: поскольку убитый не является Жоржем Севром, значит это Филипп Мерибель, которого считали бежавшим. Возможно, Севр убил своего зятя и компаньона, прежде чем избавиться и от сестры. Следствие продолжается. Видимо вскоре последует арест преступника…»

— Ну что ж, — сказал Севр, — уж лучше так… А теперь, Доминика, вам следует уехать… Слышите? Меня ищут. Мои приметы известны. Бороться бесполезно… Я найму хорошего адвоката, он заявит о нервной депрессии… Вы мне не нужны. Я…

Доминика заплакала. Это произошло так внезапно, так неожиданно, что изумленный Севр сразу замолчал. Огромными слезинками, долго ползущими по щекам, одна за другой, как капли воды по проводам после дождя. Слезы истинной боли.

— Ну-ну, Доминика, не надо из-за меня…

— Он погиб.

— Кто?

— Филипп.

— Филипп?.. Мерибель?.. Мой зять?.. Ну и что?

— Я была его любовницей.

Севр резко выключил телевизор.

— Филипп… Филипп и вы?

— Да.

— А! Я понимаю.

Он попытался быть стойким, принято это разоблачение хладнокровно, как человек, которого ничто больше не может удивить. Только молчать; устоять на ногах. Она была его любовницей… Ну что ж!.. Не уступать… Ни ярости, ни отчаянию… Сдержать слабой рукой все это бешенство крови… Как будто перерезана артерия… Чувствуешь, как уходит жизнь… Мерибель… Он все отнял… деньги, любовь… Надо было убить его… есть за что… Приставить дуло к сердцу… совершить возмездие… истинное возмездие…