А ты постарайся! - Виктор Голявкин

– Это, конечно, палка, да не простая. Поэтому она не просто палка, а ЧЕРпалка. Раз она землю копает, – и еще раз как следует копнул, чтобы он убедился.

Малыш эту палку схватил, растерянно на меня посмотрел и улыбнулся.

«Если ты еще раз явишься на лагерную территорию, мы будем вынуждены обратиться за помощью в милицию».

Вот так мне и сказали.

А Санька сказал:

– Приходи-ка завтра на художественную самодеятельность. За что это тебя в милицию будут отправлять? За то, что ты художественную самодеятельность пришел посмотреть? Да где это видано, чтобы за это в милицию забирали?

Мне очень хотелось художественную самодеятельность посмотреть. Тем более Санька будет плясать, петь и читать какое-то стихотворение. А если останется время, он еще будет показывать очень редкий фокус с носовыми платками. А если ему после всего этого зрители будут как следует аплодировать, он им прочтет две новые сказки писателей Козлова и Сергуненкова. Если же и после этого зрители не будут расходиться, а будут вызывать его на бис, он продемонстрирует небольшой акробатический этюд, где самым сложным является стойка на голове, не держась за пол руками.

Мне все больше и больше хотелось посмотреть художественную самодеятельность, и все более странным казалось мне, как это смеют меня не пускать в лагерь и даже выгонять, когда на плечах моего друга, можно сказать, лежит вся тяжесть художественной самодеятельности.

– Единственное, чего я не люблю, – сказал Санька, – это «спасительный монтаж». В этом деле я никогда не участвую – отказываюсь наотрез!

– А что это такое? – спросил я.

– Ты что, Барто не читал? Об этом у Барто очень хорошо сказано: «Спасительная вещь». Ну, это когда все выстраиваются и первый говорит: «Нам песня строить и жить помогает». А второй говорит: «Она нас в бой и зовет и ведет». А третий говорит: «И тот, кто с песней по жизни шагает…» А четвертый говорит: «Тот никогда и нигде не пропадет!» Потом пятый, шестой и так далее, пока всю песню не прочтут. Это когда выступать некому. Но раз я есть…

– А я? – спросил я.

– Что ты?

– Как же я?

– Во фрукт! Да кто же тебя в воскресенье не пустит в лагерь, когда в воскресенье всех родителей пускают! Ходи себе по лагерю, гуляй, в песке сиди, под деревьями сиди, художественную самодеятельность смотри. И что это тебе в голову пришло, что в наш пионерский лагерь ходить нельзя? Кто это тебе мог сказать такое, прямо смешно! Да приходи ты в лагерь, приходи!

Он ушел на ужин, а я рассуждал про себя о том, что никто не имеет права в воскресенье не пускать меня в лагерь в родительский день. Потому что я, может быть, чей-то брат или дядя, может быть, я вместе с родителями пришел к своему брату или к сестре, и никто не может меня выгнать в такой день!

Не имеют права!

«Если ты еще раз явишься на лагерную территорию, мы будем вынуждены обратиться в милицию…»

Эти слова у меня все-таки вертелись в голове, когда я с многочисленными родителями вошел в лагерь и стал ходить по лагерной территории.

Длинноносый теперь не будет меня за рубашку хватать. Санька его как следует предупредил, что если он меня будет хватать за рубашку, то Санька от его рубашки ничего не оставит.

На художественную самодеятельность все родители пришли. Народу было! Тьма!

Открылся занавес, и на сцене стоял Санька.

– Дорогие товарищи! Дорогие родители и ребята! Позвольте мне от лица… позвольте мне начать самодеятельность в своем лице… – сказал Санька и запел:

Он из всех сил старался, и лицо у него было совершенно красное.

орал он. Когда он кончил, все захлопали, и Санька радостно спросил:

– Еще выступить?

– Еще! – закричали зрители. – Давай!

– Сейчас, сейчас! – Он поднял кверху голову, а руку выставил вперед. Видно было, что любит он выступать.

– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный!» – заорал он.

На сцену выбежал вожатый, взял Саню за руку и увел. Вожатый сейчас же вернулся и сказал:

– Дорогие гости, наш конферансье несколько превысил свои полномочия, вместо того, чтобы объявить номер «Танец матрешек» в исполнении сестер Трендафиловых, он спел песню…

Но тут зрители закричали, засмеялись, не дали вожатому говорить, требуя на сцену Саньку.

– Пусть прочтет! – кричали зрители.

Вожатый ушел, и опять вышел Санька.

– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный! – заорал он сразу. – К нему не зарастет народная тропа!..»

Он прочел все стихотворение с вытаращенными глазами, и все остались довольны. Все просили еще что-нибудь исполнить, а когда появился вожатый, некоторые зрители даже засвистели. Они ни за что не хотели Саньку отпускать, и он рассказал сказку писателя Козлова в своем изложении. Опять все захлопали и не хотели его отпускать. Но тут опять на сцене появился вожатый и, не обращая внимания на недовольство зрителей, все-таки Саньку увел.

На сцену выбежали девчонки в костюмах матрешек.

Сзади шмыгали носом. Я обернулся и увидел того самого мальчишку-рыболова. Он меня тоже узнал и к губам палец приложил, чтоб тише. А рыбой от него пахло – жуть! Он ведь ее все время за пазуху пихал. Может, и сейчас у него там кой-какая рыба есть… Матрешки подняли клубы пыли, но, несмотря на это, еще сильнее застучали ногами, как будто хотели всю пыль выбить окончательно.

После номера матрешек зрители опять стали вызывать Саньку, а матрешки думали, их вызывают, радостные, выбежали на сцену и еще раз сплясали. Третий раз они уже не стали плясать, наверное, поняли, что это не им аплодируют. Видно было из-за занавеса в глубине сцены, как вожатый упрашивает Саньку, а он ломается. Наверно, обиделся, что ему в начале не дали выступить. Но в конце концов Санька вышел, оглядел всех, подмигнул кому-то (наверное, мне) и крикнул:

– Концерт пляски!

И стал плясать так, что первые ряды встали со своих мест и отошли в стороны к стенам, – он поднял столько пыли, что даже двадцать сестер Трендафиловых не смогли бы этого сделать. Некоторые стали чихать и кашлять. Способный все-таки Санька человек, ничего не скажешь! Кончив плясать, он сразу, даже не отдышавшись, запел новую песню. Он, видимо, боялся, что ему не дадут еще раз спеть. Песня была о том, как любимая провожала на войну солдата, и когда доходило до слов «руку жала, провожала…» – Санька подбегал к самому краю сцены, даже казалось, он может свалиться вниз, и протягивал зрителям обе руки в крепком пожатии. В этом месте некоторые почему-то смеялись, но Санька на таких людей никакого внимания не обращал (не такой он был человек!) и спел до конца всю песню.