Вместилище духа. История трепанации в разных культурах - Мария Медникова

аутопсию и пришли к выводам, изложенным Везалием в трактате «О строении человеческого тела». Хотя щепки деревянного копья, ранившего короля, не проникли глубоко и не затронули мозг, хирурги обнаружили скопления крови в задней части мозга, противоположной месту удара. Оказалось, такая травма может быть смертельной без повреждения черепа.

Не отвергая все прочие аргументы, в том числе прямые медицинские показания к операциям вроде травм или головных болей, отметим, что подобную активность хирургов в отношении представителей высшего социального слоя можно истолковать иначе. С древнейших времен в самых разных культурных системах вождь являлся посредником между божественными силами и его подданными, выполнял множество символических сакральных функций. Иногда он должен был подтверждать свое высокое предназначение, проходя через испытания, подобные инициациям. Скажем, по мнению выдающегося отечественного ученого В. Я. Проппа, некогда архаическую царскую семью окружали многочисленные ограничения: запрет света, взгляда, пищи, соприкосновения с землей, общения с людьми. Возможно, в каком-то виде эти представления сохранились и в цивилизованные времена после эпохи Возрождения.

Хотя, если судить по графическим и живописным свидетельствам, трепанировали не только королей (Рис. 38).

Рис. 38. Гравюра XVI в. Хирург вручную вращает трепан. О санитарно-гигиенических условиях свидетельствует изображение кошки, поймавшей крысу.

В XV–XVII вв. трепанирование становится чрезвычайно популярным сюжетом в изобразительном искусстве.

Самую известную картину, изображающую трепанирование, безусловно, создал Иероним Босх (примерно 1475–1480, Мадрид, музей Прадо) (Рис. 39). Искусствоведы не дают однозначной трактовки изображенного Босхом. К примеру, по мнению американца В. Гибсона, совершенно отчетлива аллегорическая природа картины. Посреди летнего ландшафта хирург удаляет нечто из головы привязанного к стулу человека; за происходящим наблюдают монах и сиделка. В. Гибсон считает, что картина не целиком могла быть написана Босхом – фигуры слишком статичны и невыразительны. Кисти Босха, вне сомнения, принадлежит ландшафт и, возможно, надпись, обрамляющая изображение: «Мастер, вырежь камень, мое имя Лубберт Дас». Как полагает В. Гибсон, операция по извлечению камня глупости была шарлатанством и в действительности никогда не производилась. Американского искусствоведа удивляет присутствие при подобной «неблаговидной» процедуре монаха и сиделки, бросающее тень на репутацию столь респектабельных персонажей. Следует заметить, что вопреки надписи хирург извлекает из головы Лубберта не камень, а цветок. Другой такой же цветок лежит на столе справа. Цветы идентифицированы В. Гибсоном как тюльпаны, обозначавшие у голландцев глупость и безумие.

Рис. 39. Иеронимус Босх. Операция по извлечению камня глупости. Приблизительно 1475–1480 гг.

.

Совершенно другую интерпретацию картины дает немецкая исследовательница Розмари Шудер. Некто приходит к доктору и просит: «Господин, удали мне коренной зуб». И мастер медицины начинает свою операцию, вскрывая череп. «Meester snyt die Keye ras, myne name is Lubbert, das». Keye обозначало на голландском также коренной зуб. Р. Шудер определяет цветы на картине Босха как водяные лилии Nymphea alba. Еще Гален писал об успокоительном действии этого растения.

Чешский искусствовед Ханна Волавкова предложила рассматривать картину Босха в контексте с другими произведениями, образующими так называемый квадриптихон. Две части «Der hinkende Pilger» (Хромой пилигрим), «Der Gaukler» (Шут, Обманщик) хранятся в других собраниях, четвертая часть утрачена. По мнению Волавковой, квадриптихон создавался с целью ответить на вопрос «Что такое человек?». На фрагменте квадриптихона «Steinoperation» лекарь изображен в необычном головном уборе, что позволяет идентифицировать удаление камня из головы пациента как алхимическую процедуру. Волавкова полагает, что речь идет о философском камне. Алхимики, пытавшиеся его добыть, работали с ртутью. В свою очередь, ртуть олицетворяет планету Меркурий, а согласно средневековым представлениям, символом Меркурия был шут. Таким образом, возможно, произведение Босха представляет собой аллегорию планеты Меркурий – воздуха и сангвинического темперамента. Другие части квадриптихона можно интерпретировать сходным образом: тогда «Gaukler» представляет Луну, воду и флегматический темперамент; «Der hinkende Pilger» олицетворяет Сатурн, землю и меланхолию; утраченная часть – Солнце, огонь и холерический темперамент.

По мнению российских искусствоведов, удаление «камня глупости» из головы деревенского простака представляет собой не просто примитивную знахарскую операцию, а попытку магико-мистического преобразования человеческой природы. Картину можно воспринимать как насмешку, но можно и разглядеть в ней неортодоксальный, алхимический смысл.

Про фландрца Адриана Браувера (1605–1638 гг.) пишут, что он любил изображать сцены «жестокого домашнего врачевания». На его картине из коллекции Государственного Эрмитажа изображена сцена очередного извлечения «камня глупости» (Рис. 40). Как и у Босха, операция происходит под открытым небом. Помимо больного и хирурга, весьма увлеченного операцией, активное участие в действии принимают нищие, крестьяне, дети, причем зрители явно получают большое удовольствие от происходящего. Несомненно, болезненная операция вызывает у присутствующих не жалость, а смех и веселье. Почему же столь неадекватна, по современным представлениям, реакция собравшихся поглазеть на трепанацию? Или сюжетная ситуация, запечатленная на картине Браувера, иллюстрирует мысль Иммануила Канта «во всем, что должно возбуждать громкий смех, должно быть нечто противное разуму»?

Рис. 40. Адриан Браувер. Операция по извлечению камня глупости. 1620-е гг.

Любопытно, что в некоторых древних культурных системах глупцов (дураков, шутов) связывали с мрачными символическими образами. Они были инверсиями королей и правителей, ими заменяли последних во время ритуалов жертвоприношения. Вспомним и об отношении к юродивым как «божьим людям» в отечественной культурной традиции, об их особой связи с царями (характерный литературный пример – «Борис Годунов» А. С. Пушкина). Юродство в православии было одной из форм интеллектуального критицизма, сближаясь в этом смысле с феноменом античных киников или мусульманских дервишей. Юродивый – актер, ибо наедине с собою он не юродствует. Для зрителя он надевает личину безумия, глумится как скоморох, «шалует». Осмеяние порока и зла – одна из форм протеста в юродстве, причем смех – «надзаконное» средство. И в поведении, и в философии юродство тесно соприкасается с институтом шутов Западной Европы. Основной постулат философии шута: все дураки, а самый больший дурак тот, кто не знает, что он дурак. Кто сам себя признал дураком, перестал быть таковым. То есть единственный неподдельный мудрец – это юродивый, притворяющийся дураком. Общая черта и православного юродивого, и шута римско-католической Европы – отчуждение от общества. Как писал известный российский ученый А. М. Панченко, «юродивый становился в позу отверженного; шут был неприкасаем. По городскому праву шут приравнивался к палачу, и ему запрещалось селиться среди добропорядочных горожан».

Анализируя сквозь призму исторической поэтики функции плута, шута и дурака в средневековом европейском романе, великий русский филолог М. М. Бахтин подчеркивал, что шут и дурак выступают как метаморфоза царя и бога, находящихся в преисподней, в смерти. Аналогичный момент превращения бога и царя в раба, преступника и шута Бахтин находил в римских сатурналиях и в христианских страстях Бога. «Фигуры эти, конечно, далеко не новые, их