Философ - Джесси Келлерман

Она возмущенно пискнула и сказала:

– Ты забыл, когда его день рождения.

– Не забыл. Десятого октября. Я тебя не об этом спрашиваю. Я спрашиваю, на какой срок мне придется у вас задержаться?

– На одну ночь, последний самолет, который тебе подходит, вылетает сюда в пять. Мне нужно знать точно, Джои. Рита сказала, что сделает большую фотографию Крисси, чтобы все на ней расписались. А такая работа требует времени.

– Чтобы увеличить фотографию, шести месяцев не требуется.

– Я не хочу ее торопить, это неправильно.

Именно такая иррациональная чушь обычно и доводила меня до исступления. Мать прождала так долго – двадцать лет, не пять и не десять, – а теперь вот вынь ей да положь, и немедленно. Почему теперь-то? Выбор времени был явно произвольным. Но такова уж моя мать, всегда подавляющая свои желания, пока они не станут безудержными, а затем начинающая театрально пускать пену изо рта.

– Что, собственно, происходит?

– О чем ты? Ничего не происходит.

– Что-то должно же было случиться, чтобы заварилась вся эта каша.

– Ну, годовщина скоро.

– И что?

– Годовщина – это очень важно. – А затем: – И отец Фред уезжает.

Вот это я услышать никак не ожидал. Отец Фред был для меня путеводной звездой, единственной неотъемлемой частью моего прошлого, на которую я мог равняться в настоящем. Уезжает? Чего это ради? А как же его речи о том, что Бог вернул его домой, о совершающей круг жизни и о прочем? Выходит, все они были пустыми нравоучениями, имевшими целью утихомирить непоседливого подростка? Думать о нем как о человеке мелком мне было неприятно, я ощутил прилив тревоги, а следом и гнева.

– И пока он не уехал… – продолжала гнуть свое мать.

– Секунду. Куда он уезжает?

– Он перебирается в Калифорнию.

– Когда? Почему?

– Позвони ему и спроси. Пока мне нужна уверенность, что он еще будет с нами, потому что он играл такую большую роль в жизни Крисси. И в твоей тоже.

Я промолчал.

– Поэтому мне и нужно знать, приедешь ли ты.

– Я не знаю.

– А когда будешь знать?

– Мне нужно поговорить с начальством.

– Когда ты с ним поговоришь?

– Когда смогу. Хорошо? Перестань, пожалуйста.

– Не говори со мной свысока, – сказала она. – После всего, что мне пришлось пережить, я не заслужи…

Чтобы не завыть во весь голос, я повесил трубку.

– Простите за опоздание, – сказал я. – Не рассчитал время.

Открыв дверь библиотеки, я замер на пороге. Напротив Альмы сидел в моем всегдашнем кресле жилистый мужчина с самой клочковатой, какую только можно вообразить, бородой. Рубашка размеров на пять больше требуемого, башмаки еще и похуже моих – шнурки развязаны, язычки выставились наружу, как будто ботинки рвало. Но даже в таком способном ошеломить любого эстета наряде он был, вне всяких сомнений, красив – настоящий молодой самец с пронизывающим взглядом и таким же, как у Альмы, лицом сердечком, только у него оно выглядело мальчишеским и почти греческим. На лицах обоих играли одинаковые заговорщицкие улыбки – такие, точно их застукали на месте преступления. Странно, но мне почему-то стало стыдно.

– Мистер Гейст, позвольте представить вам моего племянника. Эрик, это мистер Гейст, мой постоялец и собеседник.

Эрик откинул назад голову:

– Привет.

Я кивнул: здравствуйте.

– А мы как раз о вас беседовали, – сообщила Альма. – Что, уже три?

– Десять четвертого, – ответил я.

– Господи, так, значит… Надеюсь, вы не будете против, если мы отменим на сегодня наши дебаты. Мой племянник надолго уезжал, я давно его не видела.

– Если вам так угодно.

– Да, прошу вас.

Мне очень хотелось прищелкнуть пальцами под носом ковырявшего какую-то болячку Эрика.

– Ладно.

– Значит, возобновим их завтра, так? Очень хорошо.

Получив, стало быть, разрешение удалиться, я поплелся в мою комнату и бухнулся на кровать. О существовании племянника она никогда не упоминала. А я-то думал, что мы с ней становимся все ближе. Да мы и становились все ближе. Но как же тогда объяснить все это? Знала ли Альма заранее о приезде племянника, а меня известить не потрудилась? Или он появился без предупреждения, а она приняла его, не колеблясь? Но тогда в последнем содержится жестокий урок для меня: чтобы получить благосклонность Альмы, делать ему ничего не нужно и доказывать тоже. По одному только праву рождения этот тип – и что у него за куцее имя, Эрик! – связан с ней узами, о каких мне и мечтать-то нечего, проживи я у нее хоть три месяца, хоть тридцать лет. И я вспомнил, какое у Альмы было лицо, когда я вошел к ним в гостиную, – совсем домашнее, откровенно говорившее о том, как хорошо у нее на душе. Такого лица я у Альмы еще не видел – и негодовал на нее за это. Умом я понимал, что веду себя глупо. Никакого права на ревность я не имел. Однако разговор с матерью взвинтил мои нервы, а внезапное появление чужака, который на самом деле был не чужаком, но угрозой – настоящей или воображаемой, взбаламученному рассудку это без разницы, – вогнало меня в панику. Альма наказывала меня. За что? Что я такого сделал? Уязвил ее гордость, проявив заботу о ее здоровье? Именно из-за этого все и происходит? Они, видите ли, беседовали обо мне. С какой стати? О чем тут можно беседовать? И я имею право знать контекст, верно? Да и не походило оно на беседу. На насмешку оно походило, вот на что, и на неприкрытый намек: он явился, чтобы выжить меня отсюда. Все кончено. Меня ждет улица. Прекрасному сну пришел конец. Стиснув зубы, я вытащил мою рукопись и начал прикидывать, сколько пройдет времени, прежде чем она прикажет мне убраться на все четыре стороны. Надо бы уложиться прямо сейчас и тихо уйти, избавив всех от неприятной сцены…

Я постоял в коридоре, подслушивая, ни слова не разобрал, однако услышал смех, частые всплески смеха, и душу мою обжег гнев. Чем, господи помилуй, типчик вроде него мог развеселить женщину вроде нее, разве что сморозил несусветную глупость, от которой она поневоле расхохоталась – над ним? Но нет. Она рассмеялась снова – и не над ним, а с ним вместе. Он тоже смеялся – легко, уверенно, торжествующе. Значит, это наказание, решил я. И, вернувшись в комнату, стал ждать, когда они распрощаются.

Часы пробили четыре, потом пять, потом шесть.

В половине седьмого я постучал в дверь библиотеки и объявил, что должен уйти.

– О, – произнесла Альма. – Как жаль. Я надеялась, что мы пообедаем все вместе.

– У меня назначена встреча. Извините.

– Вы ничего о ней не говорили.

– Вылетело из головы.