Три красных квадрата на черном фоне - Тонино Бенаквиста

В футляре от проездной карточки я нашел адрес единственного из моих знакомых, кто умеет делать перевязки. Нос у меня здорово болит, и я предам его только в руки настоящего врача. В такой час остается лишь надеяться, что он не женат.

— Улица Фонтен-о-Руа.

— Поехали.

Я выбрасываю за окно красный липкий шарик, который уже ничего не впитывает и вытягиваю из коробки новую горсть платков.

— За сиденья не беспокойтесь — я осторожно.

— Да я и не беспокоюсь. Вот если бы это была блевотина, тогда да. Тогда бы я вас не взял. Блевотину не выношу.

За всю поездку он так и не поинтересовался, почему у меня из носа капает, а просто высадил у дома номер тридцать два. Я оценил его молчание.

Бриансон. Четвертый этаж, слева. На лестнице пахнет мочой, свет не включается. Из-за его двери слышится тихая музыка, кажется, гобой. Я звоню.

— Антуан?..

Мой окровавленный пластрон избавляет меня от объяснений, я вхожу.

— Что же это?.. Садитесь.

Я смотрю поверх него, он усаживает меня, кружит немного по комнате, потом приносит все, что нужно для чистки моей физиономии.

От прикосновения ватным тампоном нос загорается огнем.

— Сломан? — спрашиваю я.

— Если бы он был сломан, вы бы знали.

— Крепкий, однако, учитывая, сколько ему досталось в этом году..

— Вы что, подрались?

— Да, и это пошло мне на пользу. Вы были правы, доктор. Немного силы воли, и неполноценность можно преодолеть. Я двоих уложил как нечего делать. Как если бы я был с двумя руками. А ведь когда я был с двумя руками, я никого не укладывал.

— Вам это кажется странным?

С четверть часа мы молча ждали, пока мой нос закупорится. Потом он снял с меня пиджак и рубашку и переодел в чистый хлопчатобумажный джемпер. Я покорно переносил все, только от выпивки отказался.

— А я ждал, что вы ко мне придете, — сказал он, — только не при таких обстоятельствах.

— Я часто о вас думаю. У меня явный прогресс.

— Если вы и правда хотите, чтобы у вас был прогресс, приходите лучше ко мне в Бусико. Там есть все необходимое для переобучения, вам понадобится каких-то три месяца.

— Никогда. Это должно прийти само — как любовь. Мы еще только познакомились, и сейчас у меня с моей левой как бы легкий флирт. Потом придет доверие, взаимовыручка, а в один прекрасный день мы станем крепкой, верной супружеской парой. Нужно время.

— Напрасно потраченное время. Вы нашли работу?

— Мне уже задавали этот вопрос — в полиции.

Он выдерживает паузу.

— Нашли того, кто напал на вас?

— Еще нет.

— А к тому, что произошло сегодня, это имеет отношение?

В какой-то момент я чуть не выложил ему все сразу, чтобы облегчиться. Если бы мне не разбили морду, я точно излил бы ему всю желчь, скопившуюся во мне.

Долгое молчание. Врач меняется во взгляде и покачивает головой.

— Вы хорошо держитесь, Антуан.

— Мне можно тут переночевать?

— Ну-у-у… Пожалуйста… Только у меня один этот диван.

— Отлично.

Он достает мне простыни и подушку, и мы прощаемся.

— Будете уходить, захлопните дверь, я уйду раньше вас. Заходите ко мне еще, не ждите, пока вам снова расквасят физиономию.

Я ничего не ответил. Когда он закрыл дверь в свою комнату, я был уверен, что никогда больше его не увижу.

* * *

Сон долго не приходил, а потом и вовсе улетучился. Около пяти утра я ушел, не удосужившись даже написать Бриансону пару слов благодарности. Я решил, что ночной воздух пойдет мне на пользу, а моему многострадальному носу немного прохлады не помешает. По улице Оберкампф я могу, нога за ногу, в полчаса добраться отсюда до Марэ. А чтобы представить, что я буду делать в ближайший день, мне больше и не нужно. Врач прав, я чувствую себя неплохо, я почти спокоен, а ведь успокаиваться мне еще рано. Я позабыл о колотушках — и о тех, что получил, и о тех, что сам надавал. Когда-нибудь я так останусь еще и без носа, но это уже не произведет на меня особого впечатления. Рука, нос, крыша — не все ли равно в моем-то положении…

Деларж — подонок, Линнель — псих. Но, если выбирать, я правильно сделал, что надавал первому. И он получит еще, и очень скоро, если не выложит мне все, что знает про объективистов. Вот в чем разница между мной и Дельмасом. У Деларжа с его адвокатами и связями всегда есть чем достать полицейского. Чтобы начать беспокоиться, он должен по уши увязнуть в дерьме. А у меня против него одно оружие — моя левая рука. И, похоже, она действует все лучше и лучше.

Я взбираюсь по лестнице при последнем издыхании, весь в поту, на свинцовых ногах. Похоже, атрофируется у меня не только рука. Увидев на углу письменного стола белый лист, заправленный в каретку пишущей машинки, я почувствовал прилив вдохновения. На этот раз после пережитого накануне абсурда мне захотелось брутальных, бессвязных образов. Произвольного сопоставления элементов, создающих в конце концов не поддающуюся осмыслению экспрессию. Сюрреализм.

«Дорогие оба!

Отныне жизнь моя прекрасна, как союз бокала шампанского и ампутированной руки на фоне сожженного холста. Viva la muerte!»

Я растянулся на кровати, всего на минутку, но сон взял меня тепленьким, и я провалился в забытье.

За кофе я пробежал подборку прессы, которую выдала мне распорядительница. Ничего особо нового, кроме маленького абзаца, посвященного истории взаимоотношений художника и маршана. Кто бы мог подумать.

«Эдгар Деларж заинтересовался творчеством Алена Линнеля в 1967 году. Это открытие становится для него настоящей страстью. Отныне он будет делать все, чтобы вывести молодого художника в люди. Их дружба насчитывает уже двадцать лет. Ален Линнель тоже доказал свою верность другу, неизменно отклоняя предложения самых престижных галерей».

Звонит телефон. Мама. Собирается приехать в Париж, одна. Как неудачно, я как раз уезжаю с приятелем в Амстердам. Обидно будет, если мы разминемся. Хорошо, она отложит поездку на следующий месяц. Целую. Я тебе напишу.

А у меня по-прежнему нет ничего, кроме обращения.

Со вчерашнего дня Деларж может зачислить меня в стан своих врагов. Линнель тоже один из них — в некотором роде, но это все ничто по сравнению с той остервеневшей девицей, журналисткой из «Артефакта». Она чуть не затмила меня там, вчера, со своими публичными обличениями. Добрую половину дня я пытался связаться с ней, названивая в газету, и, судя по всему, я был не одинок. Ближе к вечеру она соблаговолила наконец ответить, пребывая в том же агрессивном расположении духа, что и накануне.