Объект "Зеро" - Сергей Волков

Природа, конечно же, намного лучше подготовила червей для вот таких вот тотальных битв на уничтожение. Но у людей имелось тайное оружие, могучий козырь, который позволил нам выжить в дремучие времена каменных топоров и невыделанных шкур. И козырь этот именовался вовсе не разумом.

Ярость. Спящая в неведомых глубинах подсознания ярость, что в критические минуты делает немощного – силачом, труса – отважным храбрецом, а отчаявшегося неудачника – покорителем Вселенной. И ярость ударила в меня, как в колокол, ослепительной горячей вспышкой взорвалась в мозгу, выжигая ненужные мысли и сомнения. А потом в голове набатом зазвучали строчки поэта, жившего двести лет назад, в Великом веке, и умершего от ран, полученных на войне, что тоже зовется Великой:

Но мы уже не в силах ждать,

И нас ведет через траншеи

Окоченевшая вражда,

Штыком дырявящая шеи.

Бой был коротким. А пото

Глушили водку ледяную,

И выковыривал ножом

Из-под ногтей я кровь чужую…[1]

Вой отчаяния, что бился во мне, сменился рыком. Звериным рыком, на который человек, кажется, и не способен. И рычание это подхватили те, кто стоял вместе со мной на баррикаде, из последних сил удерживая натиск хрустальных червей.

Почти физически я ощутил в тот момент, как с нас слой за слоем облетает корка того, что зовется цивилизацией. Мудрость, знания, опыт поколений предков – все к черту! Мы в тот миг вновь стали зверями, самыми грозными и беспощадными зверями во Вселенной. Зверями, защищающими своих детенышей.

Ярость наша выплеснулась наружу, и переливчатые твари дрогнули. Не знаю, могли ли они почувствовать это, но мне показалось тогда, что черви испугались. Испугались – и ослабили натиск…

– Круши! Бей!! Вали!!! – Прямо по нам, по нашим головам и плечам с остервенелыми криками побежали люди, и тотчас же впереди затрещало, зашипело, запахло паленым.

И мы, почти уже опустившиеся на колени, почти смятые, начали подниматься. Рев стоял такой, что, казалось, камни вибрировали под ногами. Пламя ударило мне в глаза – совсем рядом полыхали наваленные прямо на баррикаду древесные стволы.

– Па-аберегись! Бойся!! Раз-два-три!!! – орал кто-то, а сзади множество рук передавали мокрые деревья, выкорчеванные с корнем, и их темные туши тут же летели в огонь.

И я вместе с теми, с кем еще минуту назад держал живой вал, с азартом, с хохотом и бранью поднимал тяжелые стволы, бросая их в огонь на счет «Три!».

В тот момент я не видел – просто не было времени обернуться, – что все пространство между Перевалом и лесом, вся эта каменистая двухкилометровая пустошь заполнена людьми. Не знаю как, но все, вся колония вдруг поняла, ощутила, что в этой битве никто не может оставаться в стороне, иначе – конец.

Мужчины, женщины, старики и старухи, дети вплоть до самых маленьких, они скопом бросались на каменные сосны и буквально валили их, выдирая узловатые корни из черной мокрой земли. Другие волокли к нам на баррикаду вывороченные деревья, волокли бегом, задыхаясь, падая, калечась. Все, все той страшной ночью делали одно – боролись за жизнь.

Сплошная огненная стена отгородила нас от червей, когда ночь была уже на исходе. Мы ушли с баррикады – теперь там бушевало пламя. Акка, возвышаясь на груде камней, распределяла подносимое топливо, следя, чтобы огонь не ослабевал.

Я уселся прямо в грязь, рядом со мной без сил попадали остальные защитники баррикады, те, кто сдерживал натиск червей все эти бесконечно долгие часы – или минуты?

Говорить никто не мог. У многих дрожали руки, а зубы выбивали барабанную дробь. Не от холода, просто так уходила в свои потаенные убежища наша ярость, ярость, что спасла нам жизни…

– Звезды! Смотрите – звезды! – закричала какая-то девчушка, перемазанная сажей и землей. И только тогда я вдруг заметил – дождь кончился. Свежий ветер холодил лицо, и хотелось дышать, дышать, пить этот воздух, потому что с каждым вдохом я ощущал – я жив! Жив!

Небо на северо-востоке посветлело, разметанные ветром обрывки облаков окрасились багряным, и вскоре Эос, наше солнце, наша Зоряная звезда, выглянула из-за дрожащего горизонта.

Я никогда не слышал, чтобы люди кричали так радостно и так искренне. Мы вопили, глядя в ослепительные глаза встающего светила, как вопили тысячи и тысячи лет назад на далекой Земле наши первобытные предки, радующиеся победе света над тьмой. Многие протягивали к Эос руки, кто-то поднимал повыше детей, кто-то плакал, кто-то смеялся – и всеобщее ликование бушевало над пустошью, как пламя, что помогло нам победить скользких тварей из мрака.

На скалы крайней горы забрались ребята из команды Прохора Лапина и вскоре сообщили, что черви расползлись по всей равнине, и, судя по всему, они уходят на юго-запад. Акка распорядилась притушить огонь на баррикаде, но заготовку дров продолжать до темноты.

Ветер, что дул с севера, с далекого моря, усилился. Был он теплым, и земля начала парить, отдавая полученную за дни дождей влагу.

Наши потери за эту безумную ночь оказались огромными – тысяча шестьсот семьдесят два изуродованных червями тела лежало на просыхающих камнях. Сколько сгорело, сколько пропало бесследно – это еще предстояло выяснить. Чернышов, мрачный более обыкновенного, занялся этим скорбным трудом.

Смотреть на лишенные кожи, скрюченные трупы я не мог – и ушел к Обрыву. Мне хотелось побыть одному, просто посидеть. Мыслей не было, после невероятного напряжения, после всего, что произошло ночью на баррикаде, я чувствовал себя пустым и звонким, как барабан.

Эос поднялась довольно высоко, но дымка испарений делала ее оранжевый лик несколько размытым. Небо пожелтело, воздух над Обрывом дрожал. Я развалился на просохших камнях, уступами уходящих вниз, в бездну, и принялся насвистывать мотивчик, который запомнил еще в юности. Услышал я эту детскую песенку, когда изучал темную зону И-нета, случайно наткнулся на древний сайт с песнями Великого века. Слова почти забылись, в памяти остался только мотив и один куплет, который я про себя и напевал по кругу:

Чунга-чанга, места лучше нет,

Чунга-чанга, мы не знаем бед.

Чунга-чанга, кто здесь прожил час,

Чунга-чанга, не покинет нас…

Неожиданно я увидел в стороне, метрах в десяти от себя, там, где кустарник подходил прямо к краю обрыва, высокую неподвижную фигуру. Не узнать этого человека я не мог – двухметровый уроженец индийского штата Харьяна Минхас Багика Синх был самым рослым среди колонистов.

Он не видел меня. Сложив руки на груди, индус молча смотрел на светило, потом заговорил. Голос его, звучный и глубокий, заставил меня замереть, прижавшись к камням:

– Теперь я все знаю, о Творец. Ты не такой, как рассказывал мне гуру. Ты жесток и властен. Ты испытываешь своих детей, и страдания наши доставляют тебе радость. Зачем? Для чего? Чего хорошего в чужой боли и смерти? Быть может, мы провинились перед тобой тем, что перестали верить? Или жертвы наши показались тебе скупыми?