Евангелие страданий - Серен Кьеркегор

Да! Он имеет всякое человеческое свидетельство обращенным против себя, и в придачу беспокойство о том, не отречется ли община от него, или, что еще хуже, не станет ли на него досадовать; ведь досада ближе всего подступает, когда истина попирается, когда невинный страдает, когда несправедливость уверена в своей победе, когда насилие торжествует, когда невежеству нет нужды силой ограждать себя от добра, но оно беспечно и беззаботно знать не знает о том, что добро существует. Но унывает ли Павел, как тот, кого подвело свидетельство в пользу его учения? Вовсе нет! Не имея иного свидетельства, он обращается к своим скорбям. Разве это не чудо? Если бы Павел и не совершил иных чудес, одно лишь это явило бы в нем дар чудотворения. Ведь разве обратить свои скорби в свидетельство истинности учения, обратить бесчестье в честь для себя и для общины верующих; обратить проигранное дело в дело чести, исполненное силы вдохновлять и убеждать, не значит словно бы сделать хромого ходящим и немого говорящим?![94]

Что давало Павлу силы на это? Он сам в себе имел свидетельство, он отнюдь не был сомневающимся человеком, который в своем внутреннем давал при этом отказ сильным мыслям. Свидетельство, которое он имел, было выше всего, что есть в мире, и было тем сильнее, чем более мир восставал на него. Был ли он тогда слабым человеком? Нет, он был силен. Был ли он колеблющимся? Нет, он был тверд, ведь он был с силою утвержден Духом Божиим во внутреннем человеке. И того, в чем апостол сам стоял, чему вся его жизнь служит подтверждением, того желает он каждому единственному в общине. И даже если обстоятельства того времени были иными, даже если борьба и споры делали более неотложной, но также, быть может, и более трудной задачу утвердиться во внутреннем человеке, все же во все времена и при любых обстоятельствах для человека остается единым на потребу[95] спасти свою душу в этом внутреннем утверждении; ведь для всякого человека во всякое время есть и борьба, и искушение, и опасность, и одиночество, в котором он испытывается, и страх с бессилием, когда он теряет свидетельство. Поэтому давайте ближе рассмотрим, что значит:

Утвердиться во внутреннем человеке

Только бездумная душа может спокойно жить, попуская всему вокруг себя меняться и предаваясь капризному, непостоянному течению жизни, не страшась такого мира и не заботясь о самой себе. Сколь же недостойной и низкой является такая жизнь, сколь далек такой человек от того, чтобы свидетельствовать о высоком призвании человека – владычествовать над всем творением[96]. Ведь если человек призван владычествовать, значит, в мире должен быть порядок, поскольку поставить его управлять дикими силами, которые не повинуются никакому закону, было бы просто насмешкой над ним. И если ему надлежит владычествовать, то должен быть закон и в нем самом; ведь иначе он не мог бы ничем править: он или вторгался бы во все бестолково, или был бы предоставлен случаю, правь он мудро или же нет. Если бы это было так, тогда человек был бы крайне далек от того, чтобы владычествовать над всем творением, и скорее можно было бы пожелать, чтобы его и вовсе не было. И потому как только человек собирает себя с тем, чтобы более разумно рассмотреть жизнь, он ищет убедиться в том, что во всем присутствует связь; он как владыка всей твари ставит об этом, так скажем, вопрос, понуждая творение отвечать; он требует свидетельств этого.

Только тот, кто предал душу свою мирским страстям и похотям, тот, кто выбрал блестящее рабство, предавшись удовольствию и став не в силах освободить себя от кружащего голову или мрачного страха, сопряженного с ним, – только он довольствуется свидетельством творения о том, что он способен ловко и сметливо пользоваться им, служа мгновению. Человек – владыка всей твари, и она подчиняется даже такому недостойному его владычеству. Сколь грустно видеть такую пропащую жизнь, которую сам человек отнюдь не считает при этом бездумной, но, напротив, мнит, будто он во всем разбирается и, заблуждаясь сердцем, надеется все обратить себе на пользу. Когда он видит, что небо краснеет в вечерний час, он говорит: завтра будет хорошая погода, но если он видит красным и темным небо с утра, он говорит: сегодня будет буря; ведь о лице неба, о погоде и ветре он умеет судить[97]. Поэтому он говорит: «Сегодня или завтра отправимся в такой-то город и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль»[98]. Когда он с умом возделывает свою землю, он рассчитывает, что она принесет ему большой урожай. Его глаз радуется виду обильного урожая – тому, что он, быть может, бездумно называет благословенным плодом. И он спешно строит новые житницы больше прежних, ведь ему нетрудно смекнуть, что старые не вместят это изобилие. Теперь он спокоен и радостен и превозносит существование, но вот он ложится спать и слышит: «В эту ночь Я душу твою взыщу у тебя»[99]. – Его душу; не слишком ли многого от него теперь требуют; поймет ли он это? Ведь дело идет не о богатом урожае и не о недавно построенных житницах, но о том, что он, быть может, забыл, будучи занят всем этим, – о том, что у него есть душа. – Но тот, кто хоть сколько-нибудь серьезно смотрит на жизнь, тот легко видит, что он – владыка не в том смысле, что он никому не служит, и что человек отличается от животного не только тем, что он сметливее, чем оно.

Только тот, кто трусливо бежит от всякого более глубокого понимания и не имеет мужества принять ответственность владыки, тем самым восприняв и обязанности слуги; не имеет смирения желать слушаться, чтобы научиться владычествовать, и желать владычествовать лишь постольку, поскольку ты слушаешься, – лишь таковой может заполнять время непрерывным размышлением, которое никуда его не ведет, но служит скорее развлечением, в котором его душа, его способность понимать и желать исчезает, как пар[100], и гаснет, как пламя. Сколь грустно видеть такую самопоглощенность, сколь далек такой человек от того, чтобы своей жизнью выражать высокое предназначение человека – быть Божьим соработником, – своей жизнью свидетельствовать о нем.

При всяком более глубоком присутствии духа, делающем человека старше, чем мгновение, и дающем ему постичь вечное, человек убеждается в том, что он сам имеет действительное отношение к миру. Это отношение не может быть просто знанием об