Человек-Хэллоуин - Дуглас Клегг

Существо заговорило голосом моего покойного отца.

Что именно оно говорило, что показывало мне?

Память не сохранила ничего, кроме одной картины., запечатлевшейся с нашей первой встречи и навечно оставшейся в моем сознании».

11

Картина, которую он никак не мог выбросить из головы — ни после бессчетного числа бессонных ночей, ни после мучительных часов перед восходом солнца, когда весь мир кажется охваченным той же самой паникой, которую он ощущал внутри себя, — вставала перед ним в темноте, стоило ему только закрыть глаза.

Человек на фоне огромного дуба, он кричит, красные стрелы торчат из его ладоней, ступней и глаз. Над его головой корона из огня.

И только гораздо позже, проигрывая эту сцену в мозгу раз за разом, словно кошмарное кино, Алан Фэйрклоф узнал в человеке у дерева самого себя.

— Ты можешь это прекратить? — стонала молодая женщина, которую слуги удерживали на кровати. — Кто-нибудь, прекратите это!

Она дрожала, тело сотрясали конвульсии, пот лился рекой, спина выгибалась, а блузка была разорвана там, где женщина раздирала себя ногтями, пока ее не остановили.

— Ты можешь это прекратить? — снова закричала она охрипшим голосом.

Отец стоял рядом и носовым платком вытирал испарину с ее лба.

— Прошу тебя, Диана, это пройдет. Ты должна потерпеть.

— Оно сжигает меня, — закричала она, вырываясь из рук тех, кто ее удерживал. Слезы ручьями катились по щекам. Кожа светилась призрачным светом. — Папа, оно сжигает меня! Вытащи его из меня! Почему ты не можешь вытащить его из меня?

Отец сделал шаг вперед и зажал ей рот носовым платком. Ее глаза расширились от ужаса, когда она взглянула в его спокойное лицо.

— Ты должна выстоять и победить. Удержать его внутри. Ты обязана.

— Оно хочет выйти! — крикнула она.

Отец затолкал платок ей в рот — как кляп.

Стоуни проснулся весь в испарине, простыня насквозь промокла от пота. Кто-то шепотом повторял снова и снова одну и ту же фразу… Неожиданно Стоуни вздрогнул: слова вылетали из его собственного рта. Он почувствовал, как что-то капает с носа, и одновременно ощутил вкус крови, стекающей в горло. Выхватив из коробки на подоконнике бумажную салфетку, он вытер кровь. Дерьмо! Стоуни сел на кровати. Кусочек его сна гипнотической дымкой остался висеть над ним, словно паутина.

В голову пришло воспоминание из тех времен, когда ему было четыре года и он случайно порезался, играя с охотничьим ножом брата. Но не кровь испугала его, а странное видение: Стоуни показалось, будто из-под его кожи, из его крови вырвался огонь.

Краткая вспышка — и все исчезло.

Не в силах заснуть, Стоуни просидел остаток ночи, глядя на крытые гонтом крыши соседних домов, на море за ними, простиравшееся в темную бесконечность. Свет луны желтой молнией прорезал воду. Слова, которые он произносил, сначала показались ему непонятными. Это были те слова, которые он слышал в полусне, слова, которые шептал при пробуждении. Он трижды повторил их как заклинание, словно они могли привести в порядок смятенные мысли.

— Лунный огонь, — прошептал он. — Лунный огонь. Лунный огонь.

Что-то в этих словах пугало его, будто бы они были не просто фразой из любимой книжки с картинками, а внушали ему что-то, намекали на нечто, связанное с окружающим его миром. «Лунный огонь сжигает мир. Короля Бури губит то, что течет в венах всех живых существ».

В пятнадцать он чувствовал себя совсем маленьким мальчиком, а не мужчиной, которым становился. В конце концов, что такое мужчина? Ходячая эрекция? Одетый в шкуры пещерный человек? Его отец? Временами Стоуни гадал, что же, черт побери, значит вырасти и стать мужчиной, если он все равно зачастую ощущает себя совсем маленьким мальчиком.

Стоуни встал с кровати, натянул шорты и отправился в ванную. Взглянув на отражение подростка в зеркале, он недоуменно гадал, какого же черта этот маленький мальчик из давних времен так и не ушел из него. Под носом застыла последняя струйка крови.

«Лунный огонь, — подумал он, — Господи, сколько потрясений обрушилось на тебя. Лурдес беременна, успеваемость в школе на нуле, родители просто сволочи, да еще и снятся кошмары о том, что завтра никогда не наступит».

Ему вспомнились слова учителя английского: «Это лучшие годы вашей жизни».

«Если это лучшие годы, какие же, черт возьми, худшие?» — мысленно спросил Стоуни, откидывая со лба длинные волосы и смахивая с лица обрывки прилипшей под носом салфетки.

Казалось, в этих словах скрыта какая-то угроза, но он не мог догадаться, в чем именно она состоит.

В глубине своего шкафчика Стоуни отыскал старую, наполовину пустую пачку «Кэмел», к которой не прикасался три месяца. Он пообещал Лурдес, что никогда больше не притронется к сигаретам, но сейчас особый случай. Он не переживет эту ночь хотя бы без такой поддержки.

Он прикурил и глубоко затянулся. Хорошо. Дым обжигал горло. Стоуни закашлялся и выбросил мерзкую штуку. Даже сигарета не может ему помочь. В голове стучало. Он ощущал себя древним стариком До первых лучей зари Стоуни неотрывно смотрел на луну.

1

Все человеческие трагедии суть трагедии пробуждения от невинности. Стоуни провел большую часть сентября в мрачных размышлениях, если только не разносил газеты, не развозил покупки и не сидел на уроках. В средней школе, находившейся в Коппер-Ферри, в добрых пяти милях от города, он ощущал себя так, словно оказался под слоем воды. Он сидел в классе, кивал головой на геометрии, машинально рисовал что-то на истории Америки, смотрел, как сосед по парте проводит химический опыт, а потом бездумно копировал его записи. Будто во сне, он ходил из конца в конец по длинному коридору. На уроках физкультуры, пока Стоуни бежал какой-нибудь кросс, мысли его блуждали где-то далеко, в лабиринте сокровенных тайн и тревог: воспитывать ли ребенка, послать ли Лурдес на аборт или же просто не обращать внимания на все происходящее. Когда раздался звонок на урок, он видел уже не своих соучеников, а море, расплывающиеся волны лиц, отравленных тайнами или полусонных, движущихся, словно зомби, от английского к геометрии, от геометрии к испанскому через душные грязные кабинеты. Своими детскими скандалами, своими надутыми губами они доводили до головокружения, и все множество этих лиц сливалось в одно лицо. Даже его старый друг Джек Ридли терялся в толпе, потому что Стоуни старался как можно меньше разговаривать с кем бы то ни было. И здесь же, среди остальных, Лурдес-Мария. Ее лицо: смуглое, как у испанских и португальских предков, волосы, черные как ночь, сладкие губы… Он все еще хотел ее. Желтый свитер, на шее маленький золотой крестик на тонкой цепочке… Но сейчас, на переменах, в море из остальных лиц, он отворачивался от нее, от той, которую, как считал, любит, но которую, как понимал теперь, погубил. Стоуни чувствовал себя зажатым между сном и реальностью, слишком сложной, чтобы разобраться в ней.