Лапти сталинизма. Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы - Николай Кедров

Клише советской пропаганды активно использовала жительница того же Холмогорского района Е. П. Корельская в своем письме в контрольную комиссию ВКП(б)[194]. Поводом для такого заявления стал острый конфликт между его автором и руководством сельсовета, причиной которого, судя по тексту документа, были неоднократные выступления Корельской против несправедливых с ее точки зрения действий местных руководителей, за что ее вскоре начало притеснять местное руководство; в конечном итоге она была исключена из колхоза. «Беднячке-труженице» Е. П. Корельской не было необходимости с помощью уклончивых формулировок доказывать свое трудовое происхождение, поэтому стиль ее письма более агрессивный. Она без всякого стеснения клеймит своих врагов. Своего главного недоброжелателя — секретаря местной партийной ячейки ВКП(б) Леонтьева — обвиняет в том, что он «свадебничал» и пьянствовал совместно с кулаками, крестил детей и «держал правый уклон».

Для нас не так важно, сколько выпивал «партиец» Леонтьев вместе с кулаками и разбирался ли он вообще в хитросплетениях внутрипартийной борьбы, однако показательно, что во всех рассмотренных случаях жители села пытались манипулировать агитационными клише в своих целях. Классовая составляющая пропагандистского концепта коллективизации оказалась востребованной крестьянами Севера, потому что позволяла им вне зависимости от своего социального статуса в деревне трактовать ситуацию при переговорах с властью в свою пользу. Это было особенно важно в нестабильных условиях «великого перелома», когда под угрозой зачастую оказывалось не только благополучие, но и жизнь просителей. Коллективизация действительно стала временем распада привычных социальных связей, вторжением насилия и хаоса в жизнь деревни. Но по мысли известного американского историка С. Коткина, «содействие в создании хаоса служило [для государства. — Н. К.] средством осуществления социального контроля»[195]. Именно в ходе хаоса коллективизации советская модель властвования, основанная на системе взаимного горизонтального контроля и различных коммуникативных практиках между властными институтами и простыми крестьянами, пришла в северную деревню.

Сталинский (колхозный) неонэп — понятие более чем условное. Им, как правило, обозначают легкое потепление политического режима по отношению к крестьянству, произошедшее в середине 1930-х годов. Разумеется, о каком-либо возвращении к принципам подлинного нэпа и рыночной экономики в это время говорить не приходится, тем не менее сам термин «неонэп» уже прочно прижился в исторической литературе и прежде всего — в работах И. Е. Зеленина[196]. По мнению ученого, неонэп был итогом четырех политических акций власти (совещание по вопросам коллективизации в Кремле 2 июля 1934 года; отмена карточной системы; II Всесоюзный съезд колхозников-ударников; принятие нового примерного устава сельхозартели) и явился своего рода компромиссом между государственной властью и основной массой крестьян-колхозни-ков. Вместе с тем неонэп был периодом усиления налогового пресса в отношении единоличников. В региональной историографии идеи о неонэпе были развиты архангельским историком С. И. Шубиным и его учеником — политологом С. И. Рыжковым[197]. Они вписывают феномен неонэпа в широкий ряд событий политической истории 1930-х годов. Смягчение политического курса, по их мнению, было следствием «критического осмысления «штурма социализма»». Однако ростки неонэповской политики, направленной на развитие хозяйственного и культурного состояния Северного края, оказались не востребованы в условиях функционирования тоталитарной системы. Поэтому курс на неонэп был вскоре свернут, а его подвижники на местах стали жертвами последовавших затем политических репрессий. Таким образом, сталинский неонэп» в российской и региональной историографии изучался, как правило, через призму государственной политики. Такой взгляд неполон, поэтому актуальным представляется посмотреть, доходили ли политические лозунги неонэпа до простых колхозников? Как они были восприняты последними? Действительно ли в лучшую сторону изменилась атмосфера в северной деревне?

Вопросы политической пропаганды довольно часто обсуждались на заседаниях бюро Севкрайкома ВКП(б) в 1935 году. Первое подобное обращение состоялось на заседании 7 января, в связи с подготовкой к празднованию XI годовщины со дня смерти В. И. Ленина. По этому случаю бюро Севкрайкома ВКП(б) постановило организовать серию докладов на тему «В. И. Ленин — организатор и вождь ВКП(б) и Коминтерна»[198]. Несколько агитационных решений бюро было связано с необходимостью решения хозяйственных задач. Одно из таких решений было направлено на борьбу с «контрреволюционной агитацией» на забой скота, другое разъясняло отмену карточной системы, третье пропагандировало среди масс цели, связанные с развитием «социалистического животноводства»[199]. Еще одной темой политической пропаганды, правда только по линии партийных структур, стало обсуждение закрытого письма ЦК ВКП(б) «Об уроках событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова». Акцент в нем прежде всего делался на повышении «революционной бдительности» партактива и необходимости искоренения из советского общества различного рода классовых врагов и двурушников[200].