Свидание в аду - Морис Дрюон

– Симон, скорей, скорей! Врача! Я с ума сошла! Что я наделала! Вызови Лартуа или Морана. Немедленно. Номер телефона Морана-Ломье…

Лашом положил руку на аппарат и прижал рычаг.

– Симон, Симон! – вопила она. – Не дашь же ты мне умереть! Ведь я только хотела доказать тебе.

– Вот и отлично, продолжай доказывать…

– Но я уже доказала, ведь ты видел… ты видел, что я могу… Симон, я хочу жить, я хочу жить. Да, я трусиха… Ты меня бросишь, ты поступишь, как тебе угодно. Но только не это, только не это! Ведь я умираю, неужели ты не видишь?

Она решила, что веронал уже начал оказывать свое действие, ее охватила жестокая смертельная тревога, от которой кровь леденеет в жилах. Она задыхалась.

– Телефон… телефон… телефон… – повторяла она, как в бреду.

Сильвена вцепилась обеими руками в аппарат, пытаясь вырвать его у Симона. Несколько минут длилась ужасная борьба. Сильвена выгибалась всем телом, била его ногами, кусалась.

– Помо… – вырвалось у нее.

Симон ударил ее по лицу, и она рухнула на ковер.

Она пыталась подняться, кинуться к окну, к двери. От ужаса у нее подкосились ноги; на коленях она подползла к телефонному аппарату и снова принялась повторять:

– Телефон… телефон… телефон…

Потом яд стал действовать на самом деле, и сознание ее помутилось.

Пошатываясь, словно ее оглушили ударом по голове, Сильвена с трудом добралась до кровати. Посмотрела на Симона со странным выражением.

– Это ты… Это ты… – бормотала она.

С ее губ стали слетать неразборчивые, бессвязные слова; в этом бреду смешались воедино страх, горькие жалобы на свою жизнь, упоминания о генеральной репетиции…

Кожа ее приобрела серый оттенок.

– Мне холодно, – прошептала Сильвена.

И минуту спустя:

– Спать хочется…

Затем она умолкла.

Она дышала очень слабо, все медленнее, все реже. Она походила на утопленницу.

Симон долго смотрел на нее, не испытывая ни волнения, ни жалости.

Он представил себе, как развернутся события дальше. Утром, когда горничная войдет в спальню, Сильвена, без сомнения, будет уже холодным трупом – ведь она запрещала будить себя раньше десяти часов. Невозможно будет установить, когда именно он ушел и когда именно она отравилась. Пожалуй, тот факт, что он унес с собой бритвенный прибор и свои книги, вызовет разговоры среди слуг. Ну что же, в этом нет ничего плохого, напротив, для друзей Сильвены это сделает более объяснимым и правдоподобным ее самоубийство.

Вечерние газеты крупными буквами опубликуют посреди полосы сообщение: «Накануне своего дебюта в “Комеди Франсез” Сильвена Дюаль покончила с собой, приняв веронал». Будут говорить о переутомлении, о депрессии; упомянут и о ее таланте. А в парижских гостиных станут шептаться, что она отравилась потому, что Лашом оставил ее. Ну, это только пойдет ему на пользу, прибавит немного таинственности к его репутации сердцееда.

Надо сказать, ему повезло: не каждому представляется такой прекрасный случай освободиться от надоевшей любовницы.

Тем временем Сильвена все глубже погружалась в роковое забытье. «Не пожалею ли я об этом впоследствии?» – спросил себя Симон, глядя на ее неподвижное тело. И с полной уверенностью мысленно ответил: «Нет». Даже воспоминания о былой любви, которые обычно смягчают сердце человека, были ему теперь противны.

У Сильвены вырвался слабый стон, голова ее скатилась с подушки, на лице появилось горестное выражение, такое же, как тогда, когда она сказала: «Неужели я принесла тебе столько горя…»

И, глядя на ее скорбное лицо, Симон подумал: «Что ни говори, но я виноват не меньше, чем она. Я сам допустил, чтобы она отравила мне существование. Доказательство тому – сегодняшний вечер: стоило мне твердо решить… Но ведь я заставлю ее расплачиваться одну, и слишком дорогой ценой…»

Одно из главных правил личного нравственного кодекса Лашома гласило: «Никогда не поддаваться сентиментальности, искушению поставить себя на место противника». Обычно он даже прибавлял: «Лучше оставить за собой мертвого врага, чем врага, которого ты пощадил».

Однако в данном случае врагом была не Сильвена, а любовь, которую он к ней испытывал.

«Теперь, когда я насладился зрелищем ее смертельного страха, с меня, пожалуй, довольно…»

Его любовь к Сильвене окончательно умерла, и ни один врач не в силах был ее воскресить.

Симон снял телефонную трубку и вызвал доктора Морана-Ломье.

А всего минуту назад он думал о венке и цветах, которые прислал бы в день ее похорон…

«Неужели я тоже трус? – спросил себя Симон. – Нет, я просто исцелился».

Лашом остался в спальне, дождался врача: он сохранял спокойствие, как будто просто остановился на дороге, чтобы помочь незнакомому человеку, которого ранили. Он не испытывал ни волнения, ни жалости, просто поступал так, «как полагается».

Больше всего его огорчало, что ему пришлось отказаться от ребяческого удовольствия возвращаться домой пешком по ночным улицам, с чемоданом в руке.

Дебют мадемуазель Дюаль в «Комеди Франсез» был отложен на десять дней из-за недомогания актрисы. В тот вечер, когда состоялось ее первое выступление, ложа министра просвещения оставалась пустой, и все обратили на это внимание. Сильвена покорила публику исключительно силой своего таланта и своей волей; пресса доброжелательно отозвалась о ее дебюте.

Сильвена не искала встречи с Симоном. Напротив, сталкиваясь с ним в каком-нибудь общественном месте, она убегала. Она боялась его, панически боялась. И когда ей рассказали, что Лашома видели в ресторане, где он обедал с Мари-Анж Шудлер, на душе у нее полегчало.

Когда начались хлопоты, связанные с наследством, доставшимся от госпожи де Ла Моннери, Мари-Анж и Жан-Ноэль с удивлением обнаружили, как много вокруг них «преданных» друзей, дальних родственников и старых друзей семьи, готовых прийти им на «помощь» своим опытом и знаниями. Эта история походила на грустную повесть о том, как две юные серны прогуливались в лесу и на них внезапно напала разъяренная свора псов, которые долго гнались за изнемогающей добычей и в конце концов затравили и растерзали ее.

Наследство, полученное братом и сестрой, было сущим пустяком по сравнению с тем богатством, которым владели обобравшие их люди. Но и этого скромного имущества хватило на то, чтобы распалить алчность и тщеславие доброхотов.

Нельзя даже сказать, что люди эти заранее сговорились между собой. Псы не сговариваются, преследуя добычу: они подчиняются хищному инстинкту и укоренившимся навыкам. Именно так и вела себя дюжина деловых людей и законников, связанных между собой многолетним сообщничеством, и все они действовали заодно, почуяв поживу.