Алая гроздь турмалина - Людмила Мартова

– Лизонька, что ты говоришь, как можно вообще рассчитывать на какой-то эфемерный камень, которого, может, и не существовало никогда? Карл Иванович был не в себе перед смертью, видное ли дело – руки на себя наложить! Успокойся, дорогая. Ты – моя сестра, я не дам тебе пойти по миру, но и траты свои умерить надо. Жить сообразно твоему бедственному положению. Нет никакого камня в печи, а значит, и думать про него забудь.

На следующий же день Александр Францевич уехал домой. Рубин Цезаря он, разумеется, увез с собой, чтобы на досуге как следует обдумать, как с ним поступить. То, что обнародовать камень он не сможет, понятно. За полвека утихнувшая шумиха вокруг пропавшего раритета императрицы неминуемо поднялась бы снова, привлекая к персоне Александра Штольцена избыточное внимание. Камень отберут, честное имя опозорят, – и его, и Карла Ивановича, – да и перед Елизаветой неудобно. Узнает, что брат ее обманул – проклянет.

Огромный рубин можно распилить и продать по частям. Это был самый разумный выход, но Александр Францевич никак не мог решиться. Прекрасный в своей цельности камень, принадлежащий когда-то римским легионерам и самому Цезарю, не заслуживал столь печальной участи. Вандалом Александр Францевич не был. Кроме того, сам факт, что он является тайным обладателем рубина, грел его душу, вводя в состояние непонятного экстаза, граничившего с обмороком. Каждый раз, когда Штольцен тайно доставал камень, чтобы полюбоваться им, ощутить на ладони вес, его переполнял такой безудержный восторг, что от него бросало сначала в жар, а потом в лютый холод. Нет, ни за какие деньги расстаться с камнем Штольцен бы не смог.

Подумав, как следует, он принял Соломоново, как ему казалось, решение. Рубиновый кулон держался на цепочке из мелких бриллиантов, перетершейся в одном месте под весом камня. Именно из-за этого императрице и не повезло его потерять. Бриллианты были мелкие и ничем не примечательные, однако денег, вырученных за продажу цепочки, хватило на то, чтобы построить себе новый дом на одной из центральных улиц их губернского города.

К моменту достройки дома Александр Францевич вышел в отставку по причине плохого здоровья и перевез семью в новый особняк, главной достопримечательностью которого были четыре изразцовые печи, сделанные в виде точных копий знаменитых печей в доме Мятлевых в Санкт-Петербурге.

В первой гостиной располагалась печь с античным воином, во второй гостей встречала танцовщица в развевающихся одеждах, в третьей на печи притулилась муза с лирой в руках, на четвертой – другой античный воин. Естественно, тайник над головой музы был сделан точно такой же, как у Мятлевых. И отмечен взявшимся по воле неизвестного архитектора знаком династии Палеологов, при нажатии на который срабатывала потайная пружина, приводящая в действие поворотный механизм.

После переезда именно в этот тайник Александр Францевич и поместил рубин Цезаря, о котором, кроме него, не знала ни одна живая душа. В гостиной перед камином Штольцен проводил все свободное время. Это было его место силы, где, сидя в кресле-качалке, он читал, бездумно смотрел в окно, или просто пытался согреть у протопленной печи постоянно стынущие руки и ноги.

Александр Францевич знал, что неизлечимо болен. Коварная болезнь, от которой кровь в буквальном смысле стыла в жилах, была наказанием за грехи, и он воспринимал ее постепенное наступление со смирением и без жалоб. Штольцен умирал. Единственный вопрос, который занимал его, заключался в том, что делать с камнем? Жена Александра Францевича была женщиной небольшого ума и смиренного нрава. В дела мужа она не вмешивалась никогда, и правды про хранящееся в доме несметное сокровище ее разум мог не выдержать.

Сыновья Штольценов служили в армии и к родителям приезжали нечасто, предпочитая проводить отпуска в столице. Написать сестре и во всем признаться? Похоже, это было единственным выходом, но решиться на подобное письмо Александр Францевич никак не мог.

Каждый день, просыпаясь, он давал себе слово, что сегодня обязательно сядет за составление этой непростой бумаги. Но утро переходило в день, который сменялся вечером, все больше стыли ноги и холодели руки, Александра Францевича, сидящего у жарко протопленной печи, сильнее бил озноб, но лист бумаги поверх толстой книги, лежащей на исхудавших, ставших совсем острыми коленях, оставался девственно чист. И перед тем, как с помощью верной жены перебраться из кресла в постель, он давал себе слово, что завтра письмо обязательно будет написано.

В один из особенно морозных вечеров декабря 1825 года жена Александра Францевича, придя в гостиную, чтобы проводить его в спальню, обнаружила мужа мертвым. Штольцен будто спал, склонив голову набок, выпавшее из рук перо валялось на полу, оставив на досках небольшую чернильную кляксу. На листе бумаги, тоже упавшем на пол, были накарябаны какие-то буквы. Подняв лист, госпожа Штольцен поднесла его к глазам. Неровным, изменившимся во время болезни почерком мужа на нем были написаны всего два слова: «Рубин Цезаря».

Всю ночь Лена провертелась без сна, мучительно ожидая, когда наступит утро, и можно будет позвонить Дане, а еще лучше съездить. Паранойей она не страдала, но почему-то именно сейчас вдруг перестала доверять телефонам. Найденный в доме Яковлева камень грозил серьезными неприятностями, скорее, даже бедой. Лена была уверена, что именно он стал причиной смерти Петра Беспалова, а это означало только одно – за камнем охотятся очень серьезные люди. Его присутствие в доме не могло быть простым совпадением, а значит, стоило быть осторожнее.

Даня, которому она вчера рассказала все, как есть, без утайки, тоже отнесся к ситуации очень серьезно.

– Лена, ты понимаешь, что этот камень стоит целое состояние? – спросил он, блестя темными, похожими на маслины глазами. – Если ты права, и из-за него убили твоего шефа, то тебе может грозить опасность.

– Дань, – Лена привычно наклонилась, чтобы обнять друга детства за плечи, и поцеловала в мягкую щеку, – я ведь не маленькая, ты за меня не беспокойся. Никто, кроме тебя, не знает, что я нашла этот камень. А нашла я его только потому, что видела эмблему Палеологов раньше, в связи с Балуевским. Не думаю, что кто-то, кроме меня, мог бы это связать, да еще так быстро. Это была случайность, понимаешь?

– Вот и не говори никому. Совсем никому, поняла? И ты правильно сделала, что ко мне приехала.

– Дань, а к кому еще я могла приехать? – Лена рассмеялась. – Я больше не знаю специалистов такого уровня, как ты. А мне очень важно понять, что именно я нашла. Может, это просто стекляшка какая-то, и из-за нее нельзя пойти на убийство. А может, совсем наоборот. Вот я и хочу, чтобы ты установил, что это за камень, какова его примерная стоимость и откуда он мог взяться во вделанном в печь тайнике. Понимаешь, мне кажется, он очень старый.

– С учетом, что ты нашла его только потому, что увидела знак Палеологов, а он был вытатуирован на руке Виктора Балуевского, расстрелянного более восьмидесяти лет назад, то да, он точно очень старый. А судя по тонкости работы и всем этим дополнениям в виде эмалевых лепестков и золотых усиков, это не просто раритет, а произведение искусства. Навскидку я думаю, что история этого кулона насчитывает несколько веков как минимум. Когда посмотрю, скажу точнее.