Последний снег - Стина Джексон

она стояла рядом с Симоном и смотрела, как крупный мужчина в форме выходит из машины. Он был один. Симон пошел открывать дверь, а Лив стояла, словно приклеившись к полу, и до боли в руках сжимала банку с мазью.

Когда полицейский вошел в кухню, она ахнула. Хассан…

— Ты? А почему ты один?

— А что тебя смущает? Да меня уже два раза признавали лучшим полицейским Арвидсяура.

Улыбнувшись, Хассан обвел кухню взглядом: старые обшарпанные шкафы, пустой стул Видара у окна.

— Так вот как вы живете.

— Вы знакомы? — удивился Симон.

— Поверхностно, Хассан иногда заезжает на заправку.

Лив достала чистую чашку и предложила Хассану выпить кофе. Усевшись, он протянул руку Симону для пожатия. Лив была рада видеть знакомое лицо, но тревога не унималась. Дрожащим голосом начала рассказывать о Видаре, о пустой кровати и газете в почтовом ящике. Уехать он никуда не мог, машина стояла у дома. Значит, ушел пешком. В этом не было ничего странного, отец часто ходил в лес. Но он ушел, ничего не сказав, а для охоты еще не время. Его нет больше суток. И в лесу слишком холодно, чтобы там заночевать.

Симон в свою очередь рассказал, как они прошлой ночью искали деда с фонариками вокруг озера. Они с Фелисией обошли все, но Видара не нашли.

Лив добавила о разговоре с Серудией:

— Старушка утверждала, что видела, как Видар пробегал мимо ее дома, словно за ним гнались волки. Правда, верить ей не стоит, — добавила она. — Достаточно посмотреть на Серудию, чтобы понять, что ей все это померещилось.

Хассан внимательно все выслушал. На столе перед ним лежал блокнот, но он ничего не записал. От его пристального взгляда кожа начала зудеть.

— Сколько Видару лет?

— Восемьдесят.

— И как его здоровье?

— Ну, он жалуется на руки, а так здоров как огурец. Никогда не болел.

— Он только на онемение жалуется, — вставил Симон.

— Онемение?

— Да, за ночь у него немеет тело, особенно руки. По утрам он не может разжать пальцы — так их скрючивает.

Симон показал на своей руке, что он имеет ввиду.

— У него есть лекарства от этой хвори. Мази.

— А как у него с памятью?

— Все в порядке, — ответила Лив. — Память у него ясная. Ничего не забывает.

— А он не говорил, что устал жить или что-то вроде того?

— Никогда, — хором ответили Лив с сыном.

На улице порыв ветра налетел на рябину. Казалось, дерево хохочет.

— Он не стал бы кончать с собой, — сказала Лив. — Отец всегда говорит, что нет ничего трусливее, чем прервать собственную жизнь.

Хассан поднялся, скрипнув курткой, и прошел в спальню Видара. Лив с Симоном с порога смотрели, как он выдвигает ящики, как открывает дверцы шкафа, как изучает сейф.

— Во что он был одет, когда ушел?

— В зимнюю куртку. И ботинки, — ответила Лив. — Не знаю, как ему удалось завязать шнурки.

Собака лежала, поджав хвост, и следила за их перемещениями. Лив тоже хотелось свернуться клубком и спрятаться. Как тогда много лет назад, когда она сидела под столом, а Видар до боли сжимал ее руку.

Хассан обошел весь дом и отправился проверить хозяйственные постройки. Из окна они смотрели, как он идет через двор, сгибаясь от ветра. Ветер поднялся сильный. Деревья трещали и скрипели, хлестали ветками друг друга.

Симон снова начал нервничать.

— Мы так только время теряем. Я сам пойду искать деда.

Он вышел в прихожую и надел ботинки. Лив пошла за ним. На улице они столкнулись с Хассаном. Пошел снег. Острые снежинки кололи кожу и быстро таяли.

— Я запросил ищеек, — сообщил полицейский. — Но собак привезут из Питео, так что придется подождать.

— Мы поищем его, — сказал Симон. — Не можем же мы сидеть тут и ничего не делать.

Он был ростом с Хассана, но худее. Лив стало стыдно за враждебность в голосе сына. Симон натянул на голову капюшон и пошел в сторону леса; остановился и кивком пригласил ее следовать за ним.

— Ты уверена, что он никуда не уехал? — спросил Хассан.

— Машина же здесь, — показала Лив на «вольво».

— Кто-то мог его отвезти.

— Кто бы это мог быть?

— Друг или знакомый.

Лив бросила взгляд на спину Симона и покачала головой.

— У отца нет друзей.

Высадив Ваню у садика, он смотрел ей вслед и чувствовал, как мужество покидает его. По радио передавали новости, но ни слова про Видара Бьёрнлунда. Но ждать осталось недолго, буря скоро разразится. А ему что делать? Как что — искать работу. Это его последний шанс не сорваться. Или сейчас, или никогда. На лесопилку его всегда возьмут. Начальник отца обещал им это на похоронах. Двери лесопилки всегда открыты для вас, сказал он, но у них с Габриэлем на лицах было написано, что они лучше умрут, чем примут это щедрое предложение. С тех пор ничего не изменилось. От одной мысли о том, что придется натянуть отцовский синий комбинезон, начинало тошнить. Все эти годы они из принципа не курили сигареты той марки, что курил отец, не пили пиво его любимого бренда и, конечно, не носили синих рабочих комбинезонов. Ничего, что могло бы сделать их жизнь похожей на жизнь отца.

Все что угодно, только не лесопилка.

Лиам свернул на заправку, припарковался и остался сидеть в машине. Сквозь окна высматривал ту женщину, дочь Видара Бьёрнлунда. Он надеялся, что она стоит за кассой как ни в чем не бывало, и все, что произошло в Одесмарке, всего лишь плохой сон. Но ее там не было. За кассой стоял хозяин, низкорослый мужчина с морщинками вокруг глаз. Расслабленные движения выдавали довольного жизнью человека, никогда не ввязывающегося в проблемы. Лиаму хотелось быть похожим на него.

На заправке они воровали больше, чем можно упомнить, Габриэль и сейчас подворовывал. Мог сунуть сникерс под куртку — скорее по старой привычке, чем от отсутствия денег. Но они давно уже не попадались. В последний раз их поймали на краже, когда они в четырнадцать лет пытались стянуть сигареты из подсобки. Заправка тогда называлась по-другому. Тогдашний хозяин гнался за ними аж до самой церкви. Подставил Габриэлю подножку, а когда тот упал, уперся коленом между лопаток, вжимая в землю. Говорил, что забьет их до смерти, но приехала полиция, и мужика урезонили. Наказанием была порка дома и нудные проповеди социальных работников. У отца тогда уже выпали волосы — рак, но это не помешало ему отдубасить их по полной. Он был зол не потому, что они украли, а потому, что попались