Цена человека: Заложник чеченской войны - Ильяс Богатырев

Двое из нашей группы были телевизионщиками, если не ошибаюсь, из Ростова-на-Дону, один – газетчик из Москвы (к сожалению, не помню их имен), старшему было немногим больше тридцати. Мы познакомились только в то утро и – на́ тебе! – оказались друзьями по несчастью. Это внезапное обстоятельство сблизило нас довольно быстро. За несколько часов, проведенных в деревянном сарае, мы полушепотом обсуждали свою участь, и, что запомнилось, никто из нас даже не намекал на худший сценарий. Мы, конечно, понимали всю серьезность своего положения, но допустить, что нас могут просто так взять и убить, мы не могли. А если бы это все-таки произошло, о нашей судьбе вряд ли когда-нибудь узнали бы: после нашего последнего контакта с внешним миром мы прошли немалое расстояние пешком, плутая, как идиоты, по лесистым горам Абхазии; никто не мог бы рассказать, куда именно мы направились и с кем столкнулись.

За все часы нашего заточения к нам никто не заглядывал, снаружи доносились редкие разговоры наших охранников, лай собак и нечастая разноголосица аульского скота. Только ближе к вечеру послышались громкие голоса и дверь нашего сарайчика со скрипом отворилась. Все те же двое с ружьями и еще двое новых, но уже с автоматами вывели нас наружу и выстроили вдоль покосившейся стены. Рядом стояли еще несколько вооруженных грузин, один из которых, полный и краснощекий, с отросшими смоляными волосами и густой щетиной, отдавал распоряжения. Тут, помню, у меня в голове всплыла та самая недобрая мысль: а ведь могут же и убить. Ощущение было такое, будто одним невидимым щелчком окружающий мир развернулся какой-то другой гранью, а я, выпав из действительности, стал наблюдать за всем происходящим со стороны.

Грузины какое-то время изучающее смотрели на нас и переговаривались между собой. Пузатый командир производил впечатление рассудительного человека, который пытался разобраться в ситуации, но нас самих при этом он ни о чем не спрашивал и никак не намеревался вступать с нами в контакт. Он вытащил из кармана своей куртки наши удостоверения и стал их рассматривать одно за другим, сверяясь с нашими лицами. Затем он передал документы стоявшему рядом и подошел к нам вплотную.

– Нанэсэние привэнтивных тэлэсных повреждений в цэлах защиты государствэнных интэрэсов Республики Грузия!

После этих слов он подходил к каждому из нас и наносил по одному удару – кому в лицо, кому в торс. Мне досталось по лицу. Огласив уникальный в своем роде приговор и сам же исполнив его, командир местного грузинского ополчения велел отдать нам все наши вещи и аппаратуру. После чего ополченцы немедленно препроводили нас подальше от села и показали направление к морю.

Таковым был мой первый опыт заложника войны – когда ты не принимаешь участия в противостоянии, но невольно оказываешься жертвой вооруженного конфликта и страдаешь от его последствий. По юношеской душевной простоте я не придавал этому случаю особого значения: подумаешь, посидел денек в сарайчике под замком! Если и рассказывал об этом своим друзьям, то лишь как о забавном происшествии. Только спустя время, понабравшись «боевого» опыта, начинаешь понимать, что на войне всегда и в самом деле случаются несчастья. И какое-то из этих несчастий запросто может произойти именно с тобой.

Вернусь, однако, к рассказу о наиболее запомнившихся первых своих поездках в Чечню. После того как оператор отказался ехать со мною из Ингушетии в воюющую Чечню (его, кстати, Александр Любимов уволил сразу после нашего возвращения в Москву), во «Взгляде» встал вопрос о том, кто бы из «видовских» операторов сам вызвался поехать на войну. Им оказался старший оператор телекомпании «ВиД» Эдуард Черняев – отец моего будущего друга по несчастью Владислава Черняева. Эдуард посчитал, что, будучи старшим из операторов и по должности и по возрасту, не вправе подговаривать ехать кого-то другого – командировки в горячие точки для сотрудников компании были делом сугубо добровольным.

Кстати говоря, готов ли я ехать на войну, никто меня особо не спрашивал. На летучках обсуждались всякие злободневные темы, и одной из них, естественно, всегда оказывалась Чечня. Надо было туда ехать. И все в этот момент смотрели на меня: во-первых, в тот раз я по личной инициативе поехал в Грозный, в то время как командировка была в «околочеченские» области, о чем я писал чуть выше. Во-вторых, сам я кавказец, родом из этих краев, легко тут ориентируюсь и нахожу общий язык как с военными, так и с чеченцами (хотя по-чеченски я научился произносить несколько фраз только после десятков поездок). В-третьих, я никогда не отказывался ехать на войну: если вставал вопрос о командировке ТУДА, все имели в виду меня, а я, в свою очередь, соглашался с этим, как с само собою разумеющимся. Так и повелось во «Взгляде» времен первой чеченской войны: точка и тема были «забронированы» Богатыревым.

Итак, если не ошибаюсь, февраль 1995 года. Бойня за так называемый Президентский дворец кончилась. Как он устоял и не обрушился на мелкие части, было непонятно. После ожесточенных боев, в результате бездумных и безжалостных потерь федеральные войска заняли трамвайный парк, район цирка, железнодорожный вокзал – весь центр Грозного.

Мы с Эдуардом прошли пешком через частный сектор от западной окраины города к его центру и оказались у безлюдной, временно ничейной площади Минутка. На нее время от времени с бешеным ревом и визгом выскакивал какой-нибудь «жигуленок» и, ловко виляя между воронками, проносился прочь от усиливающейся стрельбы где-то на противоположной стороне Минутки. Рядом из пробитой осколками газовой трубы с гулом вырывалось огромное огненное пламя: газ не прекращал поступать в опустевшие грозненские дома, за разбитыми окнами которых продолжались уличные бои.

Эдуард зашел в один из полуразрушенных частных домов и стал снимать следы недавнего пребывания хозяев. Внимание его привлекла обычная сковородка на плите, в которой оставалась недоеденная жареная картошка. Стена в кухне обрушилась, и на фоне серого промозглого неба сиротливо торчала сковородка с изогнутой ручкой. «Какой абсурд», – произнес Эдуард, поправляя фокус камеры. Он хотел поснимать еще в других комнатах, но тут поблизости раздался взрыв, послышался грохот рухнувшей кирпичной стены.

– Надо валить отсюда, – сказал я Эдуарду и, пригибаясь, вышел из осиротевшего двора на улицу. Раздался еще один взрыв на противоположной стороне улицы. Я видел, как взлетел в воздух очумевший разорванный кусок жести. Через несколько секунд мы бежали вдоль улицы, прижимаясь к кирпичным заборам. Минометный обстрел усиливался. Взрывы раздавались с угрожающей частотой и, казалось, становились все ближе и ближе. Кого обстреливали, мы не могли понять – кругом не было ни души, от этого становилось еще страшнее. Мы остановились и присели передохнуть у высокой кирпичной стены, и в тот же момент взрыв раздался прямо за этой стеной. Нас осыпало снегом и мелкими камушками. Кладка стены зашаталась и треснула, но устояла и не рухнула на нас. Было такое впечатление, что именно нас и хотят накрыть обстрелом.