Долгая долина - Джон Эрнст Стейнбек

– Думаешь, я по твоему лицу не вижу?! – яростно выпалила она.

– Что ж, – сказал Майк, – раз ты такая догадливая, ничего я тебе не расскажу. Утром все прочитаешь в газете.

В ее негодующий взгляд закралось сомнение.

– Негра линчевали? – спросила она. – Весь город только об этом и судачит.

– Сама узнавай, раз такая умная. Я тебе ничего не скажу.

Он вышел из кухни и отправился в ванную. На стене висело маленькое зеркало. Майк снял кепку и посмотрел на свое лицо. «Бог мой, а ведь она права! – подумал он. – Именно так я себя и чувствую».

Деревня Лома стоит на вершине невысокого круглого холма, который вздымается подобно острову над долиной Салинас в центральной Калифорнии. К северу и востоку от деревни тянутся черные камышовые болота, но на юге топь осушили, и на этом сказочно плодородном черноземе стали выращивать огромную цветную капусту и салат.

Во владельцах северных топей тут же проснулась зависть. Они объединились и открыли собственное предприятие по освоению болота. Я работаю на компанию, которую они подрядили для прокладки дренажной траншеи. Мы привезли плавучую землечерпалку, собрали ее и начали проедать в болотной жиже канал, который сразу заполнялся водой.

Какое-то время я жил в плавучем спальном бараке для рабочих, но вскоре москиты, роящиеся над землечерпалкой, и тяжелый смрадный дух, который каждый вечер поднимался над болотом, погнали меня в Лому – я снял небольшую, до ужаса мрачную меблированную комнату в пансионате миссис Рац. Можно было подыскать что-то получше, но миссис Рац я мог со спокойным сердцем доверить свою почту, а в холодной пустой комнате я только спал: кормили меня на работе.

В Ломе живет не больше двухсот человек. На самой вершине холма стоит методистская церковь: ее шпиль видно за многие мили. Две бакалейные лавки, одна скобяная, древнее здание масонской ложи и бар «Буффало» – других общественных мест в деревне нет. На склонах холма расположились деревянные домики жителей, а на плодородных южных землях стоят имения землевладельцев: их небольшие дворики со всех сторон защищены от могучих ветров высокими подстриженными кипарисами.

Вечерами в Ломе было совершенно нечем заняться, разве что сходить в салун – старинное дощатое здание со створчатыми дверями и широким деревянным навесом. Ни «сухой закон», ни его отмена никак не сказались на работе этого заведения, его посетителях или качестве виски. Каждый житель Ломы мужского пола старше пятнадцати лет хотя бы раз за вечер заходил в салун, выпивал, перекидывался словечком со знакомыми и шел домой.

Толстяк Карл – хозяин салуна и по совместительству бармен – встречал каждого посетителя хмурым флегматичным взглядом, который тем не менее вызывал исключительно теплые чувства. Выражение лица у него было кислое, тон – откровенно враждебный, и все-таки… Не знаю, как ему это удавалось. Знаю только, что кислая мина Толстяка Карла и его нетерпеливое: «Ну, чего налить?» – грели мне душу. Он всегда задавал этот вопрос, хотя подавал только виски – причем виски одного сорта. Несколько раз я видел, как он мрачно отказывал приезжим, просившим выжать в стакан каплю лимонного сока. Толстяку Карлу было не до баловства. Он ходил по бару, подпоясанный большим полотенцем, и полировал мытые стаканы. Дощатый пол салуна был посыпан опилками, барную стойку заменял старый магазинный прилавок, а стулья были твердые и неудобные. Единственным украшением салуна служили рекламные плакаты, карточки и объявления, пришпиленные к стене кандидатами в окружной совет, торговцами и аукционистами. Многие висели здесь с незапамятных времен: например, карточка шерифа Риттала все еще призывала к его переизбранию, хотя сам шериф уже семь лет как преставился.

Бар «Буффало» был гнусным заведением даже на мой вкус, но когда ты шагаешь вечером домой по дощатым тротуарам, длинные грязные флаги вонючего тумана хлещут тебя по лицу и ты распахиваешь створчатые двери салуна, видишь пьющих там людей, а навстречу тебе выходит Толстяк Карл, впечатление заметно меняется. Тебя манит туда снова и снова.

В каком-нибудь углу непременно резались в самый безобидный покер. Тимоти Рац, муж моей хозяйки, играл в солитер и без конца жульничал, потому что позволял себе выпить только в том случае, если пасьянс сойдется. На моей памяти он раскладывал его по пять раз кряду. Выиграв, Тимоти аккуратно собирал колоду, вставал и вальяжно направлялся к стойке. Толстяк Карл, уже почти наполнив стакан виски, неизменно спрашивал:

– Ну, чего налить?

– Виски, – серьезно отвечал Тимоти.

В длинном зале салуна собирались фермеры и жители деревни: одни сидели на жестких неудобных стульях, другие вставали за стойку. Изо дня в день стены оглашало тихое монотонное бормотание, и только во время выборов или важных боксерских матчей кто-нибудь позволял себе громко высказать мнение.

Я покидал бар с большой неохотой: выходил, прислушивался к гулу дизельного двигателя на болоте и лязгу землечерпалки, а потом шел в свою мрачную комнатушку у миссис Рац.

Вскоре после приезда в Лому мне чудом удалось познакомиться с местной красавицей, наполовину мексиканкой Мэй Ромеро. Иногда я прогуливался с ней по южному склону холма, пока вонючий туман не загонял нас обратно в город. Проводив Мэй до дома, я ненадолго заглядывал в «Буффало».

Как-то раз я сидел в баре и болтал с Алексом Хартнеллом, владельцем небольшой фермы к югу от деревни. Мы обсуждали ловлю черного окуня, как вдруг створчатые двери салуна распахнулись и затворились вновь, а посетители замолчали. Алекс пихнул меня в бок и прошептал:

– Это Джонни-Медведь.

Я оглянулся.

Прозвище описывает его куда красноречивее, чем я. Он был похож на огромного, глупого, улыбчивого медведя. Черная лохматая голова покачивалась туда-сюда на вытянутой вперед шее, длинные руки безвольно висели, – складывалось впечатление, что ходит он вообще-то на четвереньках, а на ноги встал, просто чтобы потешить публику. Ноги у него были короткие и кривые, с диковинными квадратными ступнями – не увечными и не изуродованными, но совершенно квадратными, одинаковыми в ширину и длину. Джонни был одет в джинсовый костюм, но ходил босиком. Он стоял в дверях, подергивая руками, как слабоумный. На его лице царила широченная глупая улыбка. И тут он шагнул вперед: бесшумно и легко, словно ночной зверь на охоте. Он двигался не как человек, а как животное. У бара Джонни остановился, обвел блестящими глазами всех посетителей и спросил:

– Виски?

Жители Ломы не любят угощать. Один может купить другому выпить, но только если уверен, что ему сразу ответят тем же. Поэтому я очень удивился, когда один из посетителей молча положил на прилавок монету. Толстяк Карл плеснул в стакан виски, чудище его взяло и мигом проглотило.

– Что за черт… – вырвалось у меня, но Алекс тут же шикнул и пихнул меня в бок.

Тут началось удивительное представление: Джонни-Медведь вернулся к двери и стал крадучись идти обратно. Посреди комнаты он лег на живот, и из его горла зазвучал очень знакомый голос: