Долгая долина - Джон Эрнст Стейнбек

– Пей до дна, Эд! Я знаю, ты думаешь, что так не годится – уж очень скоро, но ведь никто не знает. Это останется между нами. Подбавь-ка жару! Мне нисколько не грустно.

Чаппел подошел к камину и принялся ворошить горящие дрова, так что в воздух взвились оранжевые искры. Питер наполнил стаканы до краев и вернулся к дивану. Эд сел в кресло и отпил виски, будто и не замечая, что ему опять подлили. Щеки его раскраснелись, и сам он больше не думал, что пить в такой день – очень плохо. Весь день и сама смерть Эммы остались в неопределенном прошлом.

– Хочешь кекс? – предложил ему Питер. – В чулане штук пять, если не больше.

– Нет, что-то не хочется.

– Знаешь, – признался Питер, – мне теперь кексы в горло не лезут. Десять лет подряд, стоило Эмме заболеть, соседи тащили ей выпечку. Оно, конечно, очень славно с их стороны, да только теперь кексы у меня с болезнью связаны. Пей давай.

И тут в комнате что-то изменилось. Оба подняли головы и оглянулись по сторонам, пытаясь понять, что же произошло. Гостиная была прежней, но в ней произошла какая-то неуловимая перемена. Питер робко улыбнулся:

– Часы на каминной полке остановились. Вот не буду больше их заводить! Куплю себе маленький будильник, который тикает быстро. Это размеренное клацанье стрелок меня угнетает. – Он допил виски. – Небось разболтаешь всей округе, что я спятил?

Эд поднял взгляд от стакана, улыбнулся и покачал головой:

– Нет, не разболтаю. Мне теперь многое понятно стало. Я и не знал, что ты сбрую носишь.

– У мужчины должна быть выправка, – сказал Питер. – А я с детства сутулый. – Тут он взорвался: – Дурак я с детства, вот кто! Двадцать лет строил из себя хорошего, мудрого человека… только раз в году пар выпускал. Жизнь мне была не мила. Она вытекала из меня тонкой струйкой. Ну-ка, давай стакан, я еще плесну. У меня под мешками в сарае вторая бутылка припрятана.

Эд протянул ему стакан. Питер продолжал:

– Я тут подумал засадить всю свою равнину душистым горошком. Представляешь, как это здорово: сидишь себе на крыльце и любуешься на сине-розовое море… А когда ветер дует в твою сторону, то приносит такой сумасшедший аромат, что голова кругом!..

– Много фермеров погорело на душистом горошке. Семена можно продать задорого, но сперва они еще должны уродиться. Шибко капризное растение.

– А мне плевать! – прокричал Питер. – Я хочу все и сразу! Я хочу сорок акров душистых цветов! Я хочу толстушку с грудями-арбузами! Я голоден, голоден как волк, я готов съесть весь мир!

От его криков лицо Эда помрачнело.

– Может, примешь таблетку? Сразу уснешь.

Питер смутился.

– Да я спокоен. Прости, не хотел так кричать… Думаешь, меня впервые эти мысли посещают? Нет, я уже много лет об этом думаю, мечтаю – как школьник мечтает о каникулах. Я все боялся, что к этому времени слишком состарюсь или что умру первым и пропущу самое главное. Но мне всего пятьдесят, и пара во мне – ух! Я давно предлагал Эмме посеять душистый горошек, а она не разрешала. Сам не понимаю, как это она меня в оборот взяла… – удивленно проговорил Питер. – Не помню… Был у нее какой-то способ. Да теперь Эммы нет. Я освободился от ее хватки – словно сбрую скинул! Теперь я буду сутулиться, Эд, – сутулиться вволю. И таскать грязь в дом. И заведу себе жирную домработницу – какую-нибудь толстуху из Сан-Франциско. А еще у меня на полке всегда будет стоять бутылка виски.

Эд Чаппел встал и потянулся.

– Пойду-ка я домой, пожалуй, раз ты в норме. Надо поспать. А часы лучше заведи, Питер. Им вредно стоять без дела.

На следующий же день после похорон Питер Рэндалл вышел работать в поле. Чаппелы, жившие по соседству, видели, что свет в его кухне загорелся задолго до рассвета, а вскоре Питер уже пронес к сараю зажженный фонарь – до подъема оставалось еще полчаса.

Питер вычистил свой огород за три дня. Он работал с первых лучей солнца до той ночной поры, когда уже не видно растений. Затем он стал приводить в порядок большой участок равнины: пахал, прикатывал, боронил. Потом приехали двое незнакомых людей в сапогах и костюмах для верховой езды. Они осмотрели землю, пощупали, загнали в нее ручной бур и наполнили влажной почвой несколько бумажных пакетиков.

Перед посадкой и севом фермеры обычно ходили друг к другу в гости, сидели на корточках, перебирали землю руками и крошили пальцами сухие комья. Они обсуждали рынки и урожаи, вспоминали прошлые годы, когда бобы хорошо уродились и ушли по хорошей цене или когда полевой горох не уродился совсем: едва-едва хватило покрыть стоимость семян. После таких разговоров все фермеры обычно сажали одно и то же. Мнения некоторых из них имели особый авторитет: если Питер Рэндалл или Кларк Девитт останавливали выбор на красной фасоли и ячмене, все в округе тоже сажали красную фасоль и ячмень, поскольку столь уважаемые и успешные фермеры, по общему мнению, не могли полагаться лишь на случай, они руководствовались чем-то еще. Все жители долины были глубоко убеждены (хоть и не говорили об этом открыто), что у Питера Рэндалла и Кларка Девитта выдающийся ум и особый пророческий дар.

Когда весной к Питеру снова повадились гости, все они заметили в нем какую-то перемену. Нет, разговаривал он по-прежнему любезно: мол, еще не решил, что будет сажать, но сказал он это таким виноватым тоном, что все поняли – у Питера тайна. После нескольких подобных ответов фермеры перестали к нему ходить и всем скопом направились к Кларку Девитту. Кларк сажал ячмень «шевалье». Его решение и определило выбор большинства фермеров в долине.

Но если расспросы и прекратились, интерес к делам Питера ничуть не угас. Проезжая мимо его сорока пяти акров, фермеры останавливались и пытались по характеру работ определить, что же он сажает. Однако во время посева, когда Питер ходил туда-сюда с сеялкой, к его земле никто не приближался: он ясно дал понять, что его урожай – секрет.

Эд Чаппел тоже не выдал его планов. Ему было немного стыдно за ту ночь, стыдно за поведение Питера и за себя – что сидел и слушал, а не убрался восвояси. Он пристально следил за соседом, пытаясь определить, правда ли тот задумал неладное или весь сыр-бор был только от горя и истерики. Эд заметил, что военная выправка Питера и впрямь куда-то подевалась, а живот немного торчит, однако, побывав у него в гостях, никакой грязи на полу не увидел, да и часы на каминной полке исправно тикали.

Миссис Чаппел часто вспоминала тот день.

– Уж как Питер орал тогда… я подумала – точно спятил! Выл и выл! Эд полночи с ним сидел, виски отпаивал, пока тот не успокоился. Но, – радостно замечала она, – труд любое горе убивает! Питер Рэндалл теперь просыпается в три часа утра. Мне из спальни видно, когда у него свет на кухне загорается.

Вербы выпустили свои серебряные сережки, и вдоль дороги повсходила первая травка. Река Салинас целый месяц бурно несла вперед темные воды, а потом утихла и снова превратилась в подернутый зеленью, спокойный водоем. Питер Рэндалл привел землю в идеальный порядок: ровная, мягкая, плодородная почва с багровым отливом расстилалась перед его домом, комочки размером не больше наперстка.