Олух Царя Небесного - Вильгельм Дихтер

Ветер взметнул флаг вверх.

— Сегодня триста шестьдесят третья годовщина перемирия с Москвой, — сказал учитель. — Войну начал Иван Грозный, великий князь московский. Преступник с колоссальными амбициями, запятнанный кровью невинных. Однако Елизавета Великая хорошо к нему относилась.

Флаг внезапно затрепетал.

— Против Ивана выступил Стефан Баторий. Поляки осадили Псков. Под крепостными стенами построили деревянный город с улицами и рыночной площадью. Там стояли двести тысяч рыцарей и челяди.

Флаг опал, пошел мелкий снежок.

— В Рим поспешили московские гонцы. Православие хочет объединиться с католицизмом! Папа поручил иезуиту Поссевино склонить Польшу к перемирию. Иван потерял Инфлянты[27]и Полоцк, но остался жив.

Сторож опять зазвонил. Учитель вышел из-под орла.

— Варшава не существует, — сказал он, беря журнал. — Львов отняли. В Люблине[28]новая Тарговица! Слава Богу, что немцы потерпели поражение в Арденнах.

Ученики стояли навытяжку за партами.

— Вольно! — сказал учитель и вышел из класса.

* * *

Я узнал, что последний урок — закон Божий. Заболеть? А что сделать в следующий раз? Я знаю «Отче наш» и «Богородицу». Вот ксендз Робак всю жизнь притворялся. Никто не знал, кто он на самом деле.

Ксендз начертил в воздухе крест. Из черной застегивающейся на пуговицы сутаны вытащил блокнот и карандаш. Ни на кого не глядя, стал читать фамилии.

— Ты был в воскресенье на мессе?

— Да, — стукнул крышкой парты мальчик.

— Ты была?

— Да, — не выходя из-за парты, присела как в реверансе девочка.

— Ты был?

— Я болел.

— Записка от родителей…

— Забыл дома.

— Не ври.

Ксендз сказал, что сейчас много безбожников. Их наслал дьявол. Кто их слушает, попадет в ад. Потом он начал спрашивать из катехизиса. Кто-то закричал, что в классе есть новенький.

— Фамилия? — спросил ксендз.

— Дихтер, — ответил я. Это звучало лучше, чем Рабинович.

— Имя?

— Вильгельм.

— Немец? — удивился он. Раздались смешки и перешептывания.

— Католик?

Ксендз поднял глаза от блокнота.

— Можешь остаться, а хочешь, иди домой, — сказал.

После урока мы спустились в раздевалку, которая была в подвале. Надевая на спину кожаный ранец, я старался не скрипеть. Мальчишки принюхивались. От моего пальто воняло керосином.

— Маленький, а уже воняет, — сказал один.

— Они все воняют.

— Чем?

— Газом.

Со шлемом в кармане я выбежал на улицу. Но сразу же замедлил шаг, потому что у меня разболелись колени. Увидел вокруг взрослых и успокоился, перестал украдкой оглядываться. Надел шлем. Хотя светило солнце, у меня замерзли уши. Лед на лужах трескался под башмаками. Снег парил, и воздух был влажный.

Даже после войны детство не было безопасным. Кто угодно мог меня ударить. Убежать я бы не смог. Оставалось сидеть дома и ждать, пока я вырасту и стану такой же сильный, как Мошек. Но гарантирует ли это безопасность? Всегда найдется кто-нибудь сильнее. Я буду инженером. Перед Винклером и Михалом шоферы снимают шапки. Образование — это богатство.

Я знал, что надолго мы здесь не задержимся. Винклер сказал Михалу по телефону, что Жешув слишком маленький город, чтобы из него управлять нефтью. Столицей будет Краков. Они с Нелей уже сидят на чемоданах, но в Люблине царит такая неразбериха, что некому подписать распоряжение о переводе. Другие тем временем занимают лучшие гостиницы около Марьяцкого костела. Как только он устроится в Кракове, перетащит нас на запад. Может, и не в Краков, но на запад. Однако я не просил отца, чтобы мы поскорее уехали. Боялся, что всюду будет, как в Кросно.

Размышляя так, я дошел до главной улицы и свернул направо. Когда я завернул за угол, у меня заколотилось сердце, заболело в груди и в горле.

С холма спускались немцы! Их окружал голубоватый туман. Они уже вошли в город и миновали наш дом, с крыши которого свисали сосульки. Маршировали, заняв всю мостовую и тротуары. Гранитные плитки тротуаров скрылись под их сапогами. Неравномерный стук подошв, сливаясь, становился все громче. Они шли в расстегнутых шинелях, в фуражках с длинными козырьками или с непокрытыми головами. Брюнеты, рыжие, а некоторые с такими же, как были у нашего Ромуся, волосами, сверкавшими на солнце ярче, чем сосульки. (Матери с Янкой не удалось превратить меня в блондина, потому что от перекиси волосы у меня становились красными.)

Ни одного «зеленого» австрийца. Сплошь немцы. Они вошли на рыночную площадь, а конца колонны все еще не было видно. Я стоял так близко, что мог пересчитать дырочки в их ремнях. Каждый был в два раза больше меня. Я испугался, что они затянут меня в свои ряды. Резко попятился и упал на спину. Лежал на своем ранце под столбом с указателем «Krakau 172», «Katowitz 249» и, вытирая лицо, на которое с указателя капала вода, удивлялся, почему не убежал. А если бы это были не пленные?

По тротуару проехал польский солдат на коне.

— Вставай, засранец! — рассмеялся он, заметив меня.

* * *

Винклер уехал в Краков и вызвал к себе Михала. Через несколько дней зазвонил телефон. Михала назначили директором нефтезавода в Лиготе.

— Лигота? — удивилась мать, прижимая трубку к уху. — Не Краков? Ага. Около Катовице. Ага. Каменный дом. На втором? Ага. Картина в зале! И балкон. Ага. Измирский, черный в цветы. Ага. Раздвижной чиппендейл. Ага. Персидский, больше измирского. Ага. Везде кафель. Ванная? Ага. Все осталось от немцев. Целую. Пока!

В Лиготу мы приехали поздно ночью. Наша квартира занимала второй этаж дома на Паневницкой улице. Засыпая, я услышал, как Михал говорит матери, что завтра за ним приедет пан Лытек.

Утром меня разбудил короткий звонок. Я выскочил из-под одеяла, чтобы посмотреть, как выглядит шофер Михала. На лестничной площадке стоял, засунув большие пальцы в карманы кожаной куртки, худой мужчина. Он сказал, что ждет пана директора, и побежал вниз. Я пошел в салон. Из окна видна была коричневая «декавка»[29]с закрашенными черным фарами. Краска на крыше облупилась. Пан Лытек открыл дверь со стороны пассажира. Вскоре появился Михал, пожал шоферу руку. Пан Лытек сел за руль. «Декавка», громко рыча и выпуская струю сизого дыма, покатила в сторону нефтезавода.