Афганский караван. Земля, где едят и воюют - Идрис Шах

Утром я попытался найти другие комнаты, которые появлялись в моих грезах… или как могут назвать эти видения люди более сведущие, чем я?

Я быстро убедился, что других помещений, кроме этой каморки, здесь нет и что деньги мои исчезли бесследно.

– Что ж, – сказал я наконец, – что пропало, то пропало.

И, взяв каравай, который мерзавцы, смилостивившись, оставили мне, сел в седло и двинулся в пустыню.

Приведенный здесь рассказ Фаранги Бача может показаться читателю дичайшей нелепицей; не исключено, что так оно и есть. Два обстоятельства делают его интересным. Во-первых, предшествующая ему история о том, как мальчик рос в Афганистане, звучит правдоподобно и соответствует истине во всех деталях, поддающихся проверке, включая многие привходящие частности. Во-вторых, сходные с этим рассказы о встречах с афганскими колдунами звучали неоднократно. Хотя афганцы и жители других стран редко им верят, необъяснима близость этих рассказов между собой – близость большая, но все же не настолько большая, как если бы одни послужили источником для других. Костяк истории, как правило, составляет то, чего можно было бы ожидать, если бы события и правда произошли, при этом зачастую на него нанизываются поразительно подробные, мельчайшим образом детализированные описания «колдовских» деяний…

Я встретился с моим старым другом Мирзой и тремя молодыми искателями истины на условленном месте не слишком близко от пакистано-афганской границы. Мирза до этого снабдил меня полным одеянием муллы: на мне были мешковатые штаны, очень длинная рубаха навыпуск, полы которой спускались ниже колен, нижняя рубаха, шарф, маленький тюрбан, кушак и сандалии чапли. Все эти вещи были изрядно поношенные, и некогда белая рубаха выглядела так, будто ее на долю секунды окунули в светло-голубую краску. Наконец, на плечи у меня было накинуто большое покрывало, одним концом переброшенное через левое плечо. Экипированный таким образом, с маленькими янтарными четками в руках, я перед зеркалом моей комнаты в Карачи отрепетировал ряд выражений лица (большей частью хмурых).

Я конечно же не мог произвести впечатление такого мусульманского богомольца, который полностью отринул все мирское: несмотря на приличных размеров бороду, на мне все-таки были наручные часы и носки. В заплечном мешке у меня лежали кое-какие необходимые вещи: дешевый компас, чтобы определять перед молитвой направление на Мекку; маленький, завернутый в красную ткань амулет, оставшийся от паломничества к одной святыне; сильно потрепанный Коран, напечатанный в Индии литографским способом и тщательно укутанный в большой головной платок; холщовый мешочек с сосновыми орешками; ножницы; зубочистка и прочие мелочи.

Письменных принадлежностей я с собой не взял, потому что изображал человека почти некоммуникабельного – муллу, готовящегося стать суфием. Я будто бы дал священный обет, чтобы, согласно установленному религиозному обычаю, выяснить, буду ли я принят в сообщество дервишей. Целью этой «легенды» было оградить меня от лишних разговоров. Обет заключался в том, чтобы бесконечно повторять определенные фразы в соответствии с указаниями, данными в знаменитой книге о религиозно-магических обрядах «Джавахири Хамса» («Пять драгоценных камней») – книге не вполне ортодоксальной и вместе с тем скрытно почитаемой многими.

Идея Мирзы – изобразить меня своего рода знатоком этой книги – была хороша для того, чтобы я мог свободно перемещаться по афгано-пакистанской приграничной территории и дальше по Афганистану. Существует много вариантов «Джавахири Хамса» – почти все на фарси, но попадаются и на урду Книга, как правило, издана литографским способом, не очень хорошо, на посредственной бумаге. В конечном счете вся она восходит к средневековым арабским сочинениям марокканца аль-Буни и араба Ибн аль-Хаджи; некоторые энтузиасты годами сличали свои экземпляры в надежде, что смесь магических процедур и священных фраз принесет им такие же результаты, каких добились (так, по крайней мере, гласит предание) мавританские маги.

Репутация книги бросает отсвет на тех, кто ее изучает. Не всякому хочется прослыть дилетантом от оккультизма, и поэтому исследователи «Пяти драгоценных камней» встречаются не часто или предпочитают не афишировать свой «тайный порок». По словам Мирзы, он помнит человека, о котором год за годом шла слава великого знатока «Джавахири Хамса». Вот и я был причислен к поклонникам этого удивительного сокровища.

Не все в Индии, в Пакистане, на земле пуштунов и в Афганистане знают и понимают суфиев. Уроженцы этих стран зачастую настроены враждебно друг к другу. Но кто не слышал о дивной книге «Пять драгоценных камней»? Если такой и найдется, в любой толпе его будет кому немедленно просветить.

Так что моя роль в общем и целом состояла в том, чтобы изображать из себя этакого полумага в полутрансе, сопровождающего (или в сопровождении) людей, имеющих либо такие же, либо суфийские наклонности. Практически на любой вопрос я мог отвечать одной и той же фразой: Касам хурдум (Я дал обет). В трудных ситуациях выручать меня должны были спутники. Я достаточно знал фарси, чтобы понимать большую часть сказанного, и это должно было помочь мне верно реагировать на происходящее.

Как только я пришел в караван-сарай, Мирза познакомил меня со своими друзьями и сказал, что мы не пойдем обычными маршрутами. Мы просто пересечем ночью границу, полагаясь на случай. Шансы, что мы при этом ни на кого не наткнемся, весьма высоки. Мне показалось, что едва ли кто-нибудь из нашей группы хоть раз видел в жизни паспорт, и все проявили одинаковое желание избежать официальных контактов. Трое искателей истины находились в полном подчинении у Мирзы, и у меня ни на миг не создалось впечатления, что они считают меня чужеродным элементом в своей среде.

Мы собрались в десяти с небольшим милях от границы, в точке, где сходилось несколько дорог. Поэтому для посторонних версия была следующая: после посещения маленького святилища, удобно расположенного у дороги, мы, вместо того чтобы идти прямо, повернули направо и двинулись обратно в глубь Пакистана. Такое объяснение наших передвижений получили бы те, кому пришло бы в голову о них спросить. Поначалу я думал, что версия должна была ввести в заблуждение владельца чайханы в караван-сарае, но вскоре понял, что ошибался. Когда мы сидели у стены в пустой комнате, прислонясь к своим собственным узлам, и ждали вечера, Мирза позвал владельца выпить с нами чаю.

– Сколько у тебя с собой денег, мулла-сахиб? – спросил он.

Я перестал бормотать свою вазифу и нахмурился. Я не знал, что у него на уме, но вынул две с половиной тысячи рупий, которые у меня были, и протянул ему. К моему замешательству, он передал эту солидную сумму владельцу.

– Мы их заберем на той стороне, – сказал мне Мирза.

Владелец прижал руку к сердцу. Ни расписок, ни пересчитывания денег. Так работает здешняя банковская система – если работает!

О подробностях нашего перехода на ту сторону границы я, как выражаются в некоторых кругах, комментариев давать не буду. Целью нашей были суфийские общины, получившие название от одной центральноазиатской реки. Но об этом чуть позже. Вначале о происшествии. Едва мы той ночью сошли с дороги, чтобы пересечь участок голого твердого песка в местности, где нам не положено было находиться, как, хрустя «пустынными» шинами, подъехал военный грузовик. Не дожидаясь того, чтобы нас высветили его фары, Мирза и его товарищи закружились в бешеном танце с воплями и гиканьем, как заправские дервиши. От неожиданности я застыл посередине. Пакистанский водитель остановился было, но тут же уехал, крикнув: Пагаль-лог! (Сумасшедшие!)