Цена вопроса. Том 2 - Александра Маринина

Люша терпеливо просматривала списки интервьюеров последовательно на каждом из проведенных «Социологом» опросов. То ей попадался только один Борискин, то только Анисимов. А вот и оба! В том же 2009 году, в декабре, перед самым Новым годом. Отлично! Распечатаем вместе с адресами, за которыми закреплены мальчики, и идем дальше.

Снова либо один, либо другой… За весь 2010 год — ни одного совпадения. В 2011-м — тоже ни одного. В 2012-м — два раза они вместе участвовали в опросах и были на одном и том же участке. Видно, ребята друг другу понравились, и если совпадало так, что они оба участвуют, просили, чтобы их поставили в пару. Что ж, разумно. Сама Люша поступила бы точно так же. Всегда лучше работать с проверенным напарником.

В 2013 году — одно совпадение. В 2014-м — ни одного. В 2014 году Егор Анисимов в опросах вообще ни разу не участвовал, наверное, был чем-то очень занят, а Шолохов все-таки не ближний свет. И в 2015-м тоже не участвовал, по крайней мере до июня. А в июне его уже убили.

Итого, два участка в 2009 году, два участка в 2012-м, еще один — в 2013-м. Всего пять. На каждом примерно по 100 квартир. Да уж, наглотаются они с капитаном Пустовитом пылищи… Но если подойти к делу разумно, то можно значительно сэкономить усилия.

А уж по части экономии усилий старшего лейтенанта Горлик вряд ли кто обойдет.

Как назло, день был под завязку набит мероприятиями, требовавшими его присутствия. Совещание у заместителя министра. Пресс-конференция в связи с задержанием сенатора из Совета Федерации за получение взятки в особо крупном размере. Еще одно совещание, которое должен был проводить уже сам генерал Шарков со своими подчиненными. Работа с документами, требовавшими его подписи. Заседание рабочей группы, созданной для разработки очередной никому не нужной концепции, которая все равно не будет использована, даже если окажется гениальной.

Как жаль тратить свою жизнь на всю эту дребедень… Даже не жизнь, а ее жалкие остатки, которые, вполне возможно, исчисляются часами, а то и минутами. Все может случиться в любой момент.

Валерий Олегович с удивлением осознал, что эта мысль не породила в нем ничего, кроме тупого безразличия. Еще позавчера, даже еще вчера вечером, до того, как внезапно позвонил Костя, а потом привез к нему Фалалеева, генерал то и дело твердил себе: «Если я выживу, если я успею сделать операцию до того, как все разрешится само собой, я буду жить по-другому. Верну Лену, стану ей прекрасным мужем, начну интересоваться искусством и всем, что связано с ее работой, и пусть она приводит своих подружек к нам домой. Буду чаще видеться с отцом. Буду больше времени проводить с внучкой Маришкой. Буду регулярно ходить к врачам, чтобы не допустить такого еще раз». Много, много разных обещаний давал Шарков то ли самому себе, то ли судьбе, то ли небесам, выторговывая только одно: возможность спасти программу и при этом не умереть. Последний разговор с отцом внес разлад в твердую внутреннюю установку, гласившую, что дело — прежде всего, а дело всей жизни — важнее самой этой жизни. Генерал начал сомневаться. Вел бесконечные внутренние диалоги с Олегом Дмитриевичем, пытался спорить, искал аргументы, доказывал. То и дело ему начинало казаться, что он уже согласен с отцом, принял его доводы, осознал свои заблуждения, и нужно не дожидаться истечения трех суток, которые он выговорил для себя у Кости, а бежать в госпиталь и соглашаться на операцию. И тут же перед глазами вставали лица людей, с которыми пройден такой длинный путь, и вспоминались их голоса, и снова всплывало со дна груди то радостное волнение, которым сопровождалась вся работа над программой еще тогда, когда жив был Евгений Леонардович Ионов. В те времена «дело» было синонимом «счастья». Разве это можно забыть? И разве можно это предать?

Внутренние метания Шаркова начинали приобретать форму бессвязного бормотания: «Если я выживу, то я… Нет, если удастся спасти программу, то я… А если я не выживу? Программу спасем, а меня не будет, тогда что? Что я могу предложить взамен?» Он утыкался в тупик, понимая, что торговаться не получается: покойник — не товар, он не имеет ценности, ценность имеет только жизнь, потому что только живой человек имеет возможность совершать поступки. Поступок и его последствия имеют свою цену. Умерший человек свою цену теряет и из торгов выбывает.

Вчера он запутывался в своих рассуждениях, впадал в отчаяние, злился, и все это были эмоции. А сегодня их уже не было. Ему стало все равно. Он узнал, что программу — любимое детище его учителя Ионова, дело всей жизни самого Шаркова — хотят использовать для того, чтобы набить очередные карманы. Валерий Олегович был человеком честным и порядочным, но вот нежным романтиком, как выразился сегодня утром Ханлар Алекперов, он никогда не был. Он умел смотреть на вещи трезво. И поэтому отлично понимал, что у тех, кто намерен использовать программу в своих интересах, ресурс на порядки сильнее, чем у него самого. В этой войне он совершенно точно проиграет.

Собственно говоря, он уже проиграл. Надо найти Игоря Пескова и остановить, иначе он продолжит убивать людей. Надо помочь несчастному Фалалееву вернуть домой дочку. Надо лечь в госпиталь и сделать операцию.

И все. На этом тему можно будет считать исчерпанной.

Во время сегодняшнего эфира хотелось поаплодировать ведущему и при этом набить морду ассистенту, набиравшему массовку. Стыдно и больно было смотреть, как пожилая женщина, с трудом пришедшая в студию, рассказывает о том, как мошенники ее обманули, а люди в зале ржут, как в цирке во время выступления клоунов. Спасибо ведущему, он вел себя достойно, очень по-человечески и уважительно и хоть как-то сгладил некрасивую ситуацию в студии.

Но история старушки, нарвавшейся на мошенников, которые ходят по квартирам и рассказывают про какие-то акции, попутно подсовывая на подпись некие бумаги, напечатанные очень мелким шрифтом, не оставила меня равнодушной. Знакомых у меня много, и есть среди них люди самого разного возраста, и у них тоже много всяких знакомых… В общем, круг достаточно широкий. И выяснилась, друзья мои, вот какая любопытная штука: мало того что на подобное мошенничество попадается много стариков, тут есть еще один фокус. Эти старики никак не могут добиться того, чтобы в полиции у них приняли заявление о совершенном против них преступлении. И здесь присутствуют, оказывается, две толстые тонкости, о которых я и не подозревала.

Первая: старики на то и старики, особенно если одинокие, и не могут они ехать в полицию, если она находится далеко от их дома, и не могут сидеть там часами, пока их примет дежурный оперативник. Они пишут свое заявление и отправляют его по почте. А через какое-то время получают свое заявление обратно с предложением устранить недостатки. Устраняют, как могут (а могут не всегда правильно, потому что указания на недостатки сформулированы расплывчато и непонятно) и снова посылают. И снова получают назад с очередным предложением устранить еще какой-нибудь недостаток. И так может продолжаться до бесконечности. А что говорит закон? А закон говорит, что по поступившему заявлению можно либо принять решение о возбуждении уголовного дела, либо отказать в возбуждении дела, либо направить материал в другой орган по подследственности. Всё. Других вариантов нет. И никакого «возвращения заявления» в уголовно-процессуальном законе не предусмотрено. В гражданско-процессуальном — да, есть такое. А в уголовно-процессуальном — извините. Вернули заявление по почте — считай, грубо нарушили закон. А сколько таких нарушений, если б вы знали!