Дядя Джимми, индейцы и я - Артур Беккер

Мы сели за стол и принялись пить беспошлинное виски. Бэбифейс у нас трезвенник. Он налил себе в кухне воды из-под крана:

— Прекрасно! Огненная вода жарче, чем солнце, — сказал он, — для настоящего навахо это опасно. Потом его язык всюду разжигает ненависть.

Вся квартира была уставлена бутылками и завалена блоками сигарет. В квартире — две маленькие комнатки без кондиционера, стены пропитаны никотином. Настоящая трущоба, притон, хорошо знакомый мне по тем временам, когда в Польше была запрещена продажа алкоголя до тринадцати часов дня и Джимми скандалил в очередях перед продовольственными магазинами. «Что дают? Мясо или водку?» — был в те времена расхожий вопрос.

Мужчины, пьяные уже с раннего утра, бегали как одержимые в поисках выпивки, кружили по одному и тому же маршруту и сплёвывали на дорогу сухую слюну. Процветала подпольная торговля.

Мы опорожнили полбутылки, и мне пришлось объяснять Биг Эпплу и Джинджеру, кто выиграл выборы в Польше. Это стоило мне больших усилий, потому что никак нельзя было сказать с уверенностью, действительно ли что-нибудь улучшится в моей стране.

— У нас в тылу с одной стороны немцы, с другой — русские, — сказал я после третьего виски, — и мы для них что-то вроде проходного двора; время от времени они заявляются к нам и говорят: «Здрасте». А мы никак не соберёмся как следует наподдать этим парням под зад!

Бэбифейс сказал:

— Да, похоже, поляки далеко не ирокезы. Если бы все индейцы были ирокезы, бледнолицым никогда бы не удалось отнять у нас нашу землю!

— Чепуха! — сказал Чак. — Тео рассказывал мне, как их отчаянные крестьяне на лошадях и ослах выступали против танков и самолётов. В мужестве им не откажешь. Просто у них не было шансов — так же, как и у нас!

Я бросил взгляд на свои часы — прошло почти тридцать минут с тех пор, как дядя бесследно исчез.

— Может, он принимает душ? — спросил Джинджер. — А то и римскую ванну?

— Не-е, — сказал Бэбифейс. — Он наверняка задремал!

Я поднялся из-за стола. Я должен был успокоить Джшщжера и пошёл проверить, здесь ли вообще Джимми или тайком выскользнул из квартиры. Управлять машиной я больше был не в состоянии, мозг готов был разорваться от нескольких доз спиртного, быстро последовавших друг за другом; я стал видеть все окружающие предметы удвоенными, а то и утроенными, и меня одолела сонливость, как в самые худшие зимние вечера, когда я тосковал по моей Агнес.

Дядя встретился мне в коридоре. Его затянувшееся заседание закончилось, и он как раз собирался ворваться к нам с журналом Джинджера «Вог». Он сказал:

— Этот тип — тотальный извращенец! Это голубое чудовище подтирает себе зад не туалетной бумагой, а красивыми женщинами! Я был бойцом Сопротивления — в самые тяжёлые хозяйственные кризисы, когда в магазинах продавался только хлеб и уксус, я всегда использовал для этих целей партийную газету «Трибуна люду»!

— Дядя! Джинджер не голубой, а трансвестит, — сказал я.

— Что? — спросил он. — В сортах я не разбираюсь, слава богу, уж увольте меня!

Мы снова подсели к нашим индейским друзьям и продолжили пир. Пустые бутылки размножались, как грибы после дождя. Джимми резко изменил программу вечера: никакого автокортежа! Потому что он нюхом учуял новый гешефт и постоянно пинал меня под столом, да так нещадно, что я уже боялся, что мне потребуется новая нога. По крайней мере, старая была вся в синяках.

— Ты только посмотри, — шептал мой дядя, — ни на одном блоке сигарет, ни на одной бутылке виски нет акцизных марок!

— Ну и что! — сказал я. — Ты разве забыл, где мы находимся? У Биг Эппла и Джинджера!

— Эти голубые гады просто спят на деньгах, — сказал он, — а мы судачим с ними, с дикарями, о нашей возлюбленной родине, вместо того чтобы сразу перейти к делу: сколько денег, где и когда?

— Самое главное, мы не сможем сдвинуть наши тарантасы с места, у нас сразу же отберут права, — сказал Чак.

— У меня есть двадцать долларов, — сказал я, — на такси хватит!

Я пересчитал свои купюры. Так двадцать или сорок? Я удивлённо таращился на них, и мне понадобилось немало времени, прежде чем я сообразил, что держу в руках вместе с деньгами фото моего дедушки.

— Ах, вот оно что, немец, — сказал я сам себе. — Значит, только двадцать!

— Кто это там у тебя? — спросил Чак, заглянув мне через плечо. — С каких это пор ты таскаешь с собой солдатские фотографии? Да ещё в такой отвратительной форме!

Индейцы стали рассматривать фото.

— Это мой немецкий дедушка. По крайней мере, я так думаю, но полностью не уверен, — объяснил я.

— А я думал, ты поляк! — сказал Биг Эппл.

— У меня тоже всё перепуталось в голове, — сказал Джимми. — Никто не знает точно, как тогда было дело. Но зато у Теофила есть фото его дедушки, настоящего солдата Вермахта Этот клоун, должно быть, и пропилил в тридцать девятом году польскую границу. Хорошенькая родня, ничего не скажешь!

Чак сказал:

— Какая разница! По крайней мере, Тео может приблизительно представить, как выглядели его предки.

— Конечно! — сказал Джимми. — Так же глупо, как этот тип на фотографии!

— Дядя! Кто же на самом деле мой отец? — спросил я.

— Понятия не имею, но тот недотёпа, которого я знал, всё равно сбежал!

Бэбифейс сказал:

— Чак тоже почти не помнит своих родителей. Они жили в резервации, и если бы я тогда не вытащил мальчишку оттуда, то из него наверняка вырос бы преступник, пьяница, такой же, как и те, кто произвёл его на свет!

— Не хочу об этом ничего слышать, — встрял Джинджер. — Это не те истории, какие хочется слушать!

— При чём здесь я и Тео? Мы себе родню не выбирали, — возразил Чак.

С отцом ли, без отца — всё равно придется выстраивать жизнь своими руками, хотя и по сей день я подозреваю моего дядю Джимми в том, что, возможно, именно он обрюхатил тетю Сильвию, мою мать.

Мне совсем не хотелось размышлять о тех событиях, которые так часто происходили в Ротфлисе: случайные встречи в тёмной кухне или в ванной на стиральной машине, когда кто-нибудь из нашей родни праздновал свои именины; под столом или на раскладном диванчике, когда все уже спали, напившись до потери памяти.

Кто бы ни был мой отец — восточный пруссак Беккер или лично мой дядя, — я не торопился узнать всю правду. Лучше я дождусь того дня, когда моя мать напишет мне из Рима. Она мне это обещала, когда уезжала, а мне тогда было девять лет. Чем позднее придёт её письмо, тем лучше, потому что тогда я по крайней мере смогу похвастаться перед Сильвией моей великолепной карьерой в Виннипеге. Ведь я собирался стать супервайзером, полностью переиначить всю работу видеопроката, стать лучшим — непонятно только зачем.

10