Частная жизнь русской женщины XVIII века - Наталья Пушкарева

В одном из мемуаров конца XVIII в. приводится описание казавшегося необычным поведения выдающегося русского фельдмаршала А. В. Суворова, который вместе с зятем, Н. А. Зубовым, тревожно ожидал рождения первого внука и сына. По словам мемуаристов, он постоянно крестил живот дочки — Н. А. Зубовой (урожд. Суворовой), когда она в первый раз «была в тягости».[331] Другой мемуарист, А. Т. Болотов, вспоминая о детстве, записал, что его «воспитывали с особливым старанием и берегли, как порох в глазе», так как мать его была уже «не гораздо молода и детей родить уже не надеялась, а сына еще ни одно живого не имела, все бывшие умирали в младенчестве…». Аналогичная ситуация сложилась в то время в семьях современников Болотова — Кудрявцевых, Паниных.[332] В мемуарах российских дворянок начала XIX в., часто описывавших «здоровую» жизнь в деревне и «светскую» в столице (причем последняя требовала участия в балах, ношения легких, тонких платьев, не приспособленных к сырой петербургской погоде), часто проскальзывали упоминания о простудах и похожих на нее болезнях, которые «в несколько месяцев страданий, попечений и тревоги»[333] сжигали жизни юных девочек и женщин.

Высокая детская смертность существовала в семьях всех сословий. Безвременно погибали и отпрыски императорской семьи, и дети простолюдинок: «Дочь императрицы стала предметом ея страсти и постоянных забот. Ея уединенная жизнь стала для нее счастием, как только она вставала, она отправлялась к своему ребенку и не оставляла его почти весь день. Но это счастье продолжалось только 18 месяцев…»[334] Купчиха из семьи Полиловых-Северцевых вспоминала о своем деде, жившем на рубеже XVIII–XIX вв., что «семья его была большая: четыре сына и четыре дочери» (имеются в виду достигшие отрочества или совершеннолетия), но «умерло больше, чем выжило» (в то время как самому деду было всего 40 лет). В книге этой мемуаристки, равно как в воспоминаниях ее современниц, можно найти многочисленные примеры мертворождений, младенческих и детских смертей от гриппа, отравлений, рахита, чахотки, детских и взрослых инфекционных болезней,[335] прежде всего оспы.[336] Сообщениями о детских нездоровьях пестрят и строки писем женщин XVIII — начала XIX в.[337] Даже грудное вскармливание новорожденных матерями-дворянками, бывшее весьма распространенным в семьях среднего достатка («Кормить меня грудью мать моя начала было сама, но, сделавшись нездорова, перепоручила дворовой женщине…»)[338] и являвшееся нормой в крестьянском быту, не спасало от опасностей первого года жизни.

На матерях во всех российских семьях по-прежнему лежала обязанность выхаживания больных детей. Поэтому даже в письмах государынь своим мужьям «детская тема» — это прежде всего тема состояния здоровья детей.[339] Пронзительные по боли и сочувствию строки о том, как жена пыталась выходить сразу двух заболевших корью младенцев, из которых один все же умер, содержатся в «Журнале» Ивана Толченова за 1787 г.[340] «Все печали», которые им с женой пришлось тогда пережить, «судить может только одно родительское сердце», резюмировал автор «Журнала». Дневники матерей-дворянок содержат немало записей рецептов домашних лекарств от разных болезней, а также от ушибов («Ушибы с внутренними кровоизлияниями (гематомами) часто бывали причинами детских увечий и даже смертей. Таким образом погибли несколько детей Н. А. Кудрявцева — правителя Казанского края в петровскую эпоху»),[341] переломов, растяжений и иных недомоганий. Судя по дневнику одной валдайской помещицы 1812 г., к ее больным детям сумели вызвать полкового лекаря лишь один раз за многие годы; в остальных же случаях мать довольствовалась собственными примитивными медицинскими знаниями, которые получила, вероятно, в юности и которые мало расширились позже («к затылку шпанскую муху…», то же средство — «шпанские мухи» наряду с «горчичниками к икрам» и «черный хлеб с уксусом к вискам» упоминает как средство от жара и С. Т. Аксаков).[342] Сходную картину можно было наблюдать зачастую и в столичных семьях: матери лечили и детей, и мужей, и родственников, как умели и как могли.[343]

Мемуары русских женщин из дворянского и купеческого сословий позволяют утверждать, что не только вынашивание и рождение детей, не только забота об их здоровье, но и обязанности «матери и наставницы» в широком смысле слова — повседневная эмоциональная поддержка, воспитание, обучение — рассматривались ими в качестве жизненно определяющих. С. В. Скалон, в частности, вспоминала, что ее «мать одна, с помощью одной лишь старшей дочери занималась нашим (т. е. младших детей. — Н. П.) воспитанием».[344]

Средства и методы воспитания девочек и вообще детей в семьях крестьянских, купеческих и дворянских существенно отличались. В крестьянских семьях все задачи трудового и нравственного воспитания решались, главным образом, силой собственного примера: «Чево себе не угодно, тово и людем не творите». Эффективным средством воспитания были в руках родителей-крестьян пословицы и поговорки, сказки, предания, былички, создаваемые не только в познавательных и идейно-эстетических, но и дидактических целях («Покояй матерь свою волю Божию творит», «Не оставь матери на старости лет — Бог тебя не оставит», «Матернее сердце в детках», «Отцов много — мать одна», «Матерни побои не болят», «Мать и бия не бьет», «Добра, да не как мать» и др.). В фольклоре (и позже в сообщениях информаторов РГО) зафиксирован факт большей мягкости материнского воспитания по сравнению с отцовским.[345]