Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

— Ты же сам постоянно говоришь, что надобно служить отечеству.

— Но разве я не могу в статской службе доплатить отечеству то, что не доплатил в военной?

— Это, конечно, резон.

— Я тоже подаю в отставку, — сказал Миллер. — В другом полку ведь тоже можно напасть на такого же Сухозанета, а выслушивать выговоры я больше не намерен.

— Я бы на твоем месте с ним стрелялся, — жестко произнес Рылеев.

— Я думал об этом, но ведь он откажется…

— Не посмеет! Я буду твоим секундантом. Надеюсь, никто из товарищей не откажется быть вторым, и мы принудим его дать удовлетворение.

Дуэль Миллера с Сухозанетом состоялась на следующее утро, Миллер был ранен в руку, Сухозанет остался невредим.

Скандал в батарее получил огласку. В Белогорье приехал командир корпуса, заставил Сухозанета извиниться перед офицерами, а офицеров взять обратно просьбы о переводе в другую часть. Водворенный таким образом мир, естественно, был лишь внешним, и все единодушно решили под разными предлогами выбраться из роты. Первым подал рапорт с просьбой об отставке в связи с желанием служить в статской службе Миллер.

Но все батарейные дела вскоре для Рылеева отошли на задний план: он влюбился.

12

Вся жизнь Рылеева наполнилась мыслями о ней. Он сравнивал то, что чувствовал сейчас, с тем, что испытывал в Альткирхе к Эмилии, и должен был признаться себе, что — увы! — любовь к Эмилии была вовсе не любовью. И когда он это понял, то твердой рукой в старом стихотворении, которое считал одним из самых удачных своих произведений, зачеркнул имя Эмилии и поставил другое:

Как вдруг Наташенька явилась,

Исчезла храбрость, задрожал!

Броня в оковы превратилась!

И я — любовью воспылал!

Влюбленность Рылеева не осталась тайной для друзей. Они, по правде говоря, заметили это даже раньше, чем он сам решился признаться себе в том, что любит Наташу.

Об этом же говорили и его новые стихи, которые он читал товарищам.

В общем, все шло к объяснению. Тем более, что Наташа выказывала ему явные знаки внимания: пела, что он просил, когда начинались танцы, взглядом отыскивала его…

За год Рылеев пережил все, что должен пережить робкий влюбленный — надежды и разочарования, муки ревности и отчаянье, разгадывание намеков и недомолвок.

Как-то раз Наташа пела арию из «Днепровской русалки» и, когда дошла до слов: «Вы к нам верность никогда не хотите сохранить», выразительно посмотрела на Рылеева.

— Как вам нравится ария? — лукаво спросила Наташа Рылеева, окончив петь и отыграв последний аккорд.

— Мне нравится мотив, но не нравятся слова.

— Но других слов на этот мотив нет.

— Я вам принесу другие слова.

На следующий вечер Рылеев с нетерпением ожидал, когда же иссякнет разговор и кто-нибудь предложит начать музицировать: за ночь он написал стихи на мотив арии, которые должны были объяснить силу его чувств к Наташе и серьезность его намерений.

Наконец Матрена Михайловна сказала:

— Теперь спой что-нибудь, Наташенька.

— Но что? Я бы хотела спеть из «Русалки», но Кондратию Федоровичу слова не нравятся.

Рылеев достал из кармана сложенный листок бумаги и, подойдя к Наташе, развертывая его, протянул девушке.

— Вот другие стихи, которые можно петь на мотив этой арии, и я прошу спеть их.

— Если они мне понравятся, то спою.

Наташа, взяв листок со стихами, начала читать их про себя. Рылеев смотрел на нее, на сосредоточенно морщившийся лоб, на шепчущие губы, по движению глаз стараясь уловить, какую строчку она сейчас читает.

Прочитав, Наташа подошла к фортепьяно, проиграла мелодию, тихо напела, примеривая размер стихов к музыке, и запела.

О, какими чудесными показались Рылееву его стихи, произносимые милым голосом! Он бледнел и краснел и, опустив глаза, не смел смотреть ни на Наташу, ни по сторонам.

— Нет, неправда, что мужчины

Верность к милым не хранят,—

эти строки Наташа пропела, как того требовала мелодия, медленнее и протяжнее, чем остальные. А допев, сказала:

— Как бы я хотела, чтобы было именно так.

— Именно так и есть, — проговорил Рылеев.

Наташа засмеялась:

— Не верю…

— Ну что ты мучаешься, — говорил Рылееву Миллер, — объяснись — и дело с концом.

— А если она не любит меня?

— Любит она тебя, не беспокойся.

— А может быть…

— Экий ты, брат, нерешительный! Гляди, опередят тебя. Дай слово, что завтра объяснишься.

— Завтра?

— Да, завтра. Иди утром, когда в доме нет посторонних.

Рылеев отчаянно тряхнул головой.

— Ладно. Завтра иду.

Рылеев еле дождался десяти часов, когда уже было прилично явиться к Тевяшовым.

Идя через сад, он увидел в беседке Наташу. Она вышивала, шепотом считая клеточки канвы. Пробивающиеся сквозь склоненные густые ветви старой яблони солнечные лучи ложились на ее платье колышащимся, мерцающим, прекрасным в своей неопределенности и прихотливости узором.

Наташа, занятая вышиванием, не замечала Рылеева. Он подошел совсем близко и встал рядом.

Наташа подняла голову, сверкнула темными глазами, улыбнулась.

— Это вы, Кондратий Федорович?

— Наталья Михайловна, я должен с вами поговорить, — срывающимся, каким-то чужим, хриплым голосом сказал Рылеев. — Мне необходимо знать…

— Пожалуйста, Кондратий Федорович. — Девушка отложила вышиванье на скамью. — Я слушаю вас.

Рылеев закусил губу, отвел взгляд в сторону, потом махнул рукой и, глядя прямо в глаза Наташе, которые вдруг повлажнели — никогда ее глаза не казались ему такими красивыми, — заговорил:

— Наталья Михайловна, любите ли вы меня? Согласны ли выйти за меня замуж?

— Да… Я вас… люблю, — не отводя глаз, запинаясь и покрываясь краской, ответила Наташа. — Я пойду за вас, если…

Рылеев взял ее руку, мягкую, покорную.

— Ради вас я сделаю все, что в человеческих силах, и даже больше! Говорите, что за препятствие нашему счастью?

— Если будет согласен папенька.

— Михаил Андреевич — благородный человек, он не станет препятствовать счастию дочери. Я сейчас же иду к нему.

— Идите, — сказала Наташа, быстро обвила руками его шею, поцеловала в уголок рта и легонько оттолкнула. — Идите.

Но Рылеев поймал ее руки, притянул к себе… Время для влюбленных остановилось. Они целовались, отрываясь друг от друга только на самые короткие мгновенья, чтобы сказать ласковое, бессмысленное для всех в мире и полное самого важного и глубочайшего смысла для них слово.

Солнце, обойдя крону яблони, хлынуло в беседку.

Первой очнулась Наташа.

— О боже! Ведь сюда может кто-нибудь прийти, увидеть нас…

— Пусть видят. Мы теперь всегда будем вместе. Я не уйду от Михаила Андреевича, пока не добьюсь его согласия.

— Он говорит, что