История доллара - Джейсон Гудвин

Бесстрастная логика предложенной Гамильтоном схемы гасила последние отблески революции, поскольку вознаграждала спекулянтов, выкупивших долговые расписки у солдат, рисковавших жизнью и получавших увечья за святое дело, и даже у купцов, которые снабжали армию из патриотических соображений и давно их продали — вернее, были вынуждены продать — ради наличных. Гамильтон сожалел об этом, но не видел иного выхода из сложившейся ситуации. Он указывал на то, что и спекулянты, в конце концов, продемонстрировали веру в Соединенные Штаты.

Не все страдали от угрызений совести. «Бедные солдаты! Я уже устал слышать о бедных солдатах», — фыркал Иеремия Уодсворт, бизнесмен и депутат. С той минуты, как план Гамильтона предали огласке, беспринципные спекулянты, подобные Уодсворту, начали охотиться за всеми государственными облигациями, какие могли прибрать к рукам. Весной 1791 года они рыскали по американской глубинке и поговаривали, что в Каролину устремились целые повозки, груженные золотом, а «зафрахтованные для спекуляций» корабли везли на юг агентов с инструкциями стучаться во все двери подобно дяде Аладдина, предлагая выкупить старую облигацию, от которой почти всякий был рад избавиться за незначительную сумму наличных в твердой валюте — от пяти до двух шиллингов к одному фунту. Пока новости о том, о чем было известно всякому в Нью-Йорке, достигали фермеров и купцов в лесах Каролины и на берегах Саванны, проходили недели, если не месяцы. Инвесторы получали огромные прибыли. Но это не имело значения: страшный затор долга начал рассасываться.

Теперь Гамильтон предложил федеральному правительству взять на себя ответственность за весь государственный долг Америки, включая долговые обязательства отдельных штатов: политика, которая с библейской лаконичностью стала известна как ассумпция[47]. Она составляла суть воззрений Гамильтона на правительство и правосудие, поскольку ассумпция возносила центральное правительство на новые высоты полномочий и ответственности. Как объяснял в парламенте один из сторонников Гамильтона: «Если общее правительство должно выплачивать все долги, оно, разумеется, должно получить в распоряжение и все доходы, а если оно располагает всеми доходами, это равнозначно, другими словами, всей полноте власти». Защитники прав штатов понимали: раз федеральное правительство принимает на себя все их долги, оно приобретает и право улаживать их дела в пользу общенациональных интересов.

Гамильтон давно для себя решил, что нация затмевает по своему значению штаты. Американцы должны распределять риски и делиться возможностями. Общий долг был общей ответственностью, а блага жизни в Америке доступны каждому. Не делом Виргинии было отказываться от своих долгов перед английскими купцами и тем самым окончательно разрушать узы между государствами. Не делом Род-Айленда было раздувать свой долг за счет соседей. Равно как нельзя позволять местным мелкотравчатым тиранам по-прежнему пользоваться своим общественным положением и взаимосвязанными местечковыми интересами, безответственно играя репутацией своих штатов и США в целом.

Материковая Америка, как давно открыл Гамильтон, до сих пор представляла собой набор небольших островов. Политическая и социальная элита, облеченная властью по факту рождения и контроля над землей, решала судьбу каждого из штатов, а Гамильтону очень хорошо были известны провинциальное превосходство, апатия и тупость островной жизни. Несмотря на революционную риторику, американцы действовали «с пассивностью овцы». Они позволили влиятельным в округе семьям взять полный контроль над местными законодательными собраниями и устанавливать правила в своих интересах. Шумиху вокруг прав штатов подняли демагоги из хороших семей, стремившиеся отстоять свои провинциальные твердыни и продолжать преследовать эгоистичные интересы.

Именно в этом вопросе Джефферсон и Гамильтон разошлись. Джефферсон полагал, что достаточно написать Конституцию, объявить нейтралитет во внешней политике и принцип невмешательства в законную деятельность во внутренней. Похоже, он видел будущее Америки как нации мелких купцов и фермеров, какой она являлась накануне революции: молодая республика, подобно рожденной Зевсом Афине, должна была выскочить из его головы полностью зрелой, вооруженной и подготовленной.

Гамильтон был слишком циничен и амбициозен, а потому счел эту идею сложной и удручающей. Он склонялся к социальной революции и рисовал в воображении державу, способную постоять за себя в мире и дома; единое, полномочное и нераздельное правительство, предоставляющее равные и бесплатные возможности каждому гражданину. Чтобы стать свободной, страна должна была внушать уважение. Победа над английской армией сделала США определенную репутацию, но нация не могла постоянно жить войнами. Издержки на мир и свободу требовали. чтобы верховное правительство пользовалось определенным кредитом — в буквальном смысле слова. возможностью брать деньги взаймы под выгодный процент, когда бы они ни понадобились.

Деньги, а не статус будут источником и мерой американских ценностей. Доступность денег освободит людей от привычных объектов поклонения и позволит им перешагнуть через прежние, укоренившиеся несправедливости по факту рождения и принадлежности к классу, разорвать цепи прецедента и провинциальности. Независимость штатов означала разобщенность. Разобщенность порождала слабость. Союз же означал рост и преуспевание, безопасность и мир.

Южане сразу поняли, что дело нечисто. Большую часть долгов наделали северные штаты, и большинство кредиторов были бизнесменами с Севера. Гамильтон мог апеллировать к общенациональным интересам, но Юг мало получал от ассумпции.

Самым ловким ходом Гамильтона было переубедить Юг, ничем не жертвуя ни для себя, ни для своей программы. Политика шла на уровне символов, а символы не стоили денег. Все согласились, что общенациональному правительству нужна официальная столица. Несколько городов желали для себя этой чести. Гамильтон, единственный из всех революционеров первой волны, не имел в связи с этим личных пристрастий. Он родился на безвестном островке и не мог назвать своим ни один штат. Пусть его все устраивало в Нью-Йорке и Филадельфии, но он с легкостью решился бы переехать на берега Саскуэханны или Потомака. Без ассумпции вопрос был бы академическим: беззубое федеральное правительство едва ли нуждалось в столице. Гамильтон не единственный придавал этому такое большое значение. Пока не принят законопроект об ассумпции и не решен вопрос о местоположении столицы, «не будет одобрен и закон о финансах, доверие к нам будет подорвано и испарится, а штаты разбегутся, заботясь каждый о себе», — писал Томас Джефферсон своему другу Монро.

По иронии судьбы, не доставившей удовольствия Джефферсону, именно он подсказал Гамильтону решение, позволившее разблокировать реализацию программы среди законодателей. Роберт Моррис предложил поместить столицу в Джермантауне, в Пенсильвании, — в обмен на необходимые голоса. Но пенсильванцы медленно пережевывали этот вопрос, когда Гамильтон и Джефферсон в первый раз встретились в доме Вашингтона на Бродвее. Они покинули особняк вместе и проследовали по Бродвею, пока Гамильтон вновь обрисовывал опасность для единства в случае провала ассумпции. Попросту говоря, Юг хочет столицу, а Север, в массе своей, — ассумпцию. Договорились на следующий вечер встретиться за обедом.