Семя желания - Энтони Берджесс

Приблизился звон ключей на кольце. Одетый в выцветший синий мундир надзиратель с рубленым лицом и впалой грудью открыл дверь камеры.

– Вы, – обратился он к мистеру Несбиту, – на выход.

Мистер Несбит со вздохом поднялся с нар.

– Где гребаный завтрак? – рявкнул Тристрам. – Завтрак гребаный опаздывает.

– Завтраки отменили, – отозвался надзиратель. – Начиная с сегодняшнего утра.

– Это нечестно, мать вашу! – крикнул Тристрам. – Это, мать вашу, чудовищно. Я требую встречи с гребаным начальством!

– Я уже вам говорил, – строго ответил надзиратель. – Перестаньте выражаться, а не то вам не поздоровится, помяните мое слово.

– Итак, – сказал, протягивая руку, мистер Несбит, – я с вами прощаюсь, надеясь на возобновление весьма приятного знакомства.

– Только послушайте, как складно он говорит, – встрял надзиратель. – Вам и тем, что вроде вас, неплохо бы взять с него пример, а не браниться почем зря.

И он вывел мистера Несбита, захлопнув за ним дверь и, точно упрекая, лязгнув ключом. Схватив свою железную ложку, Тристрам варварски вырезал на стене грязное ругательство.

Как раз когда он заканчивал косой росчерк последней буквы, со звоном и лязгом вернулся надзиратель.

– Вот вам новый товарищ, – сказал он. – Один из ваших, и совсем не джентльмен, с каким вы раньше сидели. Заходи, – велел он угрюмому субъекту с глазами, запавшими в угольные ямы глазниц, ярко-красным кривым носом и маленьким капризным стюартовским ртом. Свободный серый покаянный балахон очень даже ему шел, наводя на мысль о монашеской рясе.

– Привет, – сказал Тристрам. – Кажется, мы уже встречались.

– Мило, правда? – вставил надзиратель. – Воссоединение старых друзей.

Выйдя из камеры, он запер дверь и сардонически усмехнулся из-за прутьев. Потом зазвякал прочь.

– Мы встречались в «Монтегю», – вспомнил Тристрам. – Полицейские вас тогда чуток побили.

– Встречались? Побили? – неуверенно ответил субъект. – Столько встреч, столько людей, столько гонений и побоев. Как с Господом, так и со мной. – Он обвел темными глазами камеру и кивнул. Потом любезно сообщил: – Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет десница моя. Да прилипнет язык мой к небу моему, если не буду помнить тебя, если не вознесу Иерусалим превыше веселья моего[12].

– За что вы тут? – спросил Тристрам.

– Поймали меня, когда я служил мессу, – ответил тот. – Пусть меня и лишили сана, но я еще наделен силой. В последнее время появился спрос, растущий спрос. Сегодня собирается довольно большая паства, уж вы поверьте.

– Где?

– Это возвращение в катакомбы, – удовлетворенно ответил расстрига, – в заброшенные подземные туннели. Даже подземные поезда. Богослужение на ходу, как я это называю. Да, страх растет. Голод, этот всадник апокалипсиса, скачет по миру. Господь просит приемлемой жертвы для умиротворения своего гнева. И в своем роде, раз уж вино у нас вне закона, она ему преподносится. Что у нас тут? – Он всмотрелся в граффити Тристрама. – Наскальные надписи, да? Чтобы скоротать время?

Он сильно отличался от того человека, какого Тристрам помнил по краткой потасовке в «Монтегю». Теперь он был безмятежен, говорил размеренно и изучал высеченные Тристрамом непристойности точно неведомый язык.

– Но интересные. Вижу, вы вырезали несколько раз имя своего Творца. Помяните мои слова, все возвращается к Богу. Вы еще увидите, мы все еще увидим.

– Я употребил это слово, – безжалостно возразил Тристрам, – как вызов. Это просто ругательство, не более того.

– Вот именно, – с тихой радостью отозвался расстрига. – Все ругательства в основе своей религиозны. Все они относятся к плодородию, к процессам плодородия или органам деторождения. Бог, как нас учат, есть любовь.

Словно в насмешку над этим утверждением, огромные громкоговорители, установленные, подобно трубам судного дня, в воображаемых углах многоярусных круглых галерей, оглушительно рыгнули, и их непристойный звук упал в пустой желудок колодца.

– Внимание, – произнесли они.

И само слово («Внимание – взимание-мания-ия») как мяч отпрыгнуло от стен, так что призыв из самого дальнего динамика наложился на призыв из самого ближнего.

– Слушайте внимательно. Говорит начальник тюрьмы. – Это был усталый рафинированный голос члена королевского дома былых времен. – Я получил распоряжение Министра внутренних дел зачитать следующее заявление, которое в настоящий момент также зачитывается во всех школах, больницах, в конторах и на заводах королевства. Это молитва, составленная Министерством пропаганды.

– Вы это слышали? – в пораженном восторге заплясал священник-расстрига. – Благослови Господи, выходит по-нашему. Аллилуйя!

– Слушайте текст, – произнес усталый голос. Он кашлянул и продолжил гипнотическим речитативом: – Можно вообразить, что силы смерти, которые в настоящее время губят съедобную жизнь на нашей планете, обладают разумом, – в таком случае мы умоляем их остановиться. Если мы согрешили против них, позволив в слепоте своей животным импульсам превозмочь разум, мы, разумеется, от всего сердца сожалеем. Но мы признаем, что уже достаточно пострадали за совершенное зло, и твердо решили более не грешить. Аминь. – Голос начальника тюрьмы перешел в громкий кашель и, перед тем как исчезнуть, пробормотал: – Чушь какая.

Бормотание тут же подхватили на многочисленных ярусах камер.

Лицо сокамерника Тристрама посерело.

– Господи, прости и помилуй всех нас! – сказал он, глубоко шокированный, и перекрестился. – Их не туда занесло. Они молятся силам зла. Боже помоги нам!

Но Тристрам был вне себя.

– Разве вы не понимаете, что это значит?! – радостно крикнул он. – Это значит, что Межфаза подходит к концу. Самая короткая в истории. Государство на грани отчаяния. Грех, они говорят про грех! Нас скоро выпустят, со дня на день выпустят! – Он потер руки и прорычал: – Ох, Дерек, Дерек! Жду не дождусь!

Осень перешла в зиму, и та молитва, разумеется, осталась без ответа. Никто всерьез на ответ и не надеялся… разумеется… Это была лишь подачка иррациональному со стороны Министра внутренних дел: никто теперь не мог бы сказать, что Правительство его величества не испробовало все средства.

– Это только доказывает, – сказал в декабре Шонни, – что все сводится к Всемогущему. – Он был настроен гораздо оптимистичнее сокамерника Тристрама. – Либерализм означает покорение окружающей среды, а покорение окружающей среды означает науку, а наука означает гелиоцентричный подход, а гелиоцентричный подход предполагает возможность существования других форм разума помимо человеческого, и… – Он сделал глубокий вдох и хлебнул сливового вина. – И, понимаете, если признавать возможность такого разума, то придется признать и возможность существования сверхчеловеческого разума, и так мы приходим к Богу.