Семя желания - Энтони Берджесс

– Я не слишком умный, – повторил Абдул. – Мой народ совершал не слишком умные поступки, когда считал, что урожай может оказаться плохим или рыба не будет клевать. Совершал, наверное, очень глупые поступки. Например, молился.

– Молился? – переспросил премьер-министр. – Когда мы молимся, то признаем свое поражение. В либеральном обществе нет места молитвам. Более того, молиться-то некому.

– Мой народ, – сказал, усердно поглаживая, Абдул, – многому умел молиться. Но главным образом мы молились тому, что назвали Аллахом. – Он произнес имя исключительно на арабский манер: с протяжным «л» и резким хрипом в конце.

– Очередное имя Бога, – отмахнулся премьер-министр. – Бог – это враг. Мы покорили Бога и одомашнили, превратив в дурацкого, похожего на щенка персонажа на потеху детям. Мистер Морда-Гоб. Бог – опасная идея в умах людей. Мы избавили цивилизованный мир от этой идеи. Продолжай гладить, ленивый ты мальчишка!

– А если от молитв не было проку, – сказал Абдул, – мужчины кого-нибудь убивали. Это был своего рода подарок, понимаете? Это называлось «мадцбух». Если требовалась очень большая милость, то преподносили кого-нибудь очень большого, очень важного. Дарили важного человека, такого как премьер-министр.

– Если предполагается, что это шутка, то, на мой взгляд, совсем не смешная, – надулся достопочтенный Роберт Старлинг. – Иногда ты бываешь очень курьезным мальчишкой.

– Или царя, – сказал Вахаб. – Если случайно таковой имелся.

Над этим премьер-министр задумался, потом произнес:

– У тебя уйма дурацких идей, дурацкий ты мальчишка. И ты забываешь, что, даже если бы мы хотели принести в жертву короля, нет никого, кому бы принести его в жертву.

– А вдруг, – предположил Абдул, – у этой штуки есть разум? Я говорю про то, что ходит по земле как тень с когтями. Можно было бы ему помолиться.

– Это была довольно неудачная метафора, персонификация, – снова надулся премьер-министр. – Корявые выражения – основа политического красноречия.

– А что такое «персонификация»? – спросил Вахаб.

– Делаешь вид, будто у чего-то есть жизнь, когда на самом деле ее нет. Своего рода анимизм. Хотя бы это слово ты знаешь, невежественный ты мальчик?

Абдул улыбнулся:

– Я очень глупый и знаю очень мало слов. Годами мой народ молился деревьям и рекам, делая вид, будто они способны слышать и понимать. Ты счел бы их очень глупыми, ведь ты великий человек и премьер-министр, но я слышал, как ты молишься дождю.

– Ерунда!

– Я слышал, как ты говорил: «Дождь, дождь, уходи, приходи в другой день». Это было, когда ты и я гуляли с Реджинальдом и Гейвстоном Мерфи в Северной провинции.

– Это была просто шутка, просто чуток суеверия. Это ничего не значило.

– Тем не менее ты хотел, чтобы дождь перестал. А теперь ты хочешь, чтобы перестала та штука. Наверное, стоит испробовать то, что ты называешь «чуток чего-то там». Но не слушай меня, – добавил Абдул. – Я просто невежественный мальчишка, и глупый мальчишка, и курьезный мальчишка.

– А еще милый мальчишка, – улыбнулся премьер-министр. – Наверное, я теперь попытаюсь поспать.

– Хочешь, я останусь?

– Нет, я хочу спать. Может, мне приснится какое-нибудь решение всех наших проблем.

– Ты большой любитель снов, – проницательно сказал Абдул Вахаб и, поцеловав кончики пальцев, закрыл ими глаза своего хозяина.

Потом, перед тем как выйти из спальни, он погасил свет и прекратил свои речи.

В темноте лекция под проектор началась сызнова:

– Вот тут, – говорил негромкий голос, – мы видим отличный образчик диетических беспорядков, охвативших самое сердце Мозамбика. На склад риса в Човике был совершен налет, результаты перед вами. Кровь чернокожего такая же красная, как ваша собственная, джентльмены. А теперь голодные смерти в Северной Родезии… иссушенные люди у высохшего холма… Кабулвебулве – само название звучит как жалоба. И, наконец, bon bouche[11] каннибализм. Догадайтесь где. Никогда не угадаете, потому я вам скажу. В Бэнфе, Альберта. Невероятно, правда? Очень маленький трупик, как видите, кроличья тушка мальчика. Впрочем, получилось несколько хороших порций похлебки, и перед вами паренек, который никогда больше не будет голодать.

Тристрам сильно похудел и отрастил бороду. Его давно уже перевели из Центра временного содержания под стражей Франклин-роуд в Столичное исправительное заведение (для мужчин) в Пентонвилле, где он пропорционально отрастающей бороде с каждым днем становился все более свирепым: часто, как горилла, тряс прутья своей клетки, угрюмо корябал скабрезные граффити на стенах, рычал на надзирателей, – короче, совершенно преобразился. Он жалел, что тут нет Джоселина, а еще того смазливого мальчишки Уилтшира: уж он бы задал им жару, и бровью не повел бы. Что до Дерека, то картины вырванных глаз, кастрации хлебным ножом и прочие симпатичные фантазии занимали большую часть бодрствования Тристрама.

Сокамерником Тристрама был ветеран уголовного мира лет шестидесяти – карманник, фальшивомонетчик, взломщик и барыга, человек серого собственного достоинства, от которого пахло затхлым.

– Будь у меня, – сказал он Тристраму этим октябрьским утром, – преимущество вашего образования, кто знает, каких высот я мог бы достичь.

Тристрам погремел прутьями и рявкнул. Его сокамерник мирно продолжал латать верхнюю челюсть кусочком пластилина, который умыкнул из мастерской.

– Так вот, – продолжал он, – невзирая на радость вашего общества на протяжении последних недель, не могу передать, как грустно мне будет уходить, особенно если погода еще немного продержится. Хотя, без сомнения, мне выпадет привилегия возобновить знакомство с вами в не столь отдаленном будущем.

– Послушайте, мистер Несбит, – сказал, отворачиваясь от прутьев, Тристрам. – В последний раз. Пожалуйста. Это будет услугой не только мне, но и всему обществу. Доберитесь до него. Прикончите его. У вас есть его адрес.

– И я вам в последний раз скажу, мистер Фокс. Снова в данном вопросе повторюсь, что в уголовной профессии я ради прибыли, а не ради удовольствия личных вендетт и тому подобного. Сколь бы мне ни хотелось оказать услугу другу, каковым я вас считаю, это идет вразрез с моими принципами.

– Это ваше последнее слово?

– С сожалением должен сказать, что определенно последнее.

– Ну тогда вы, мистер Несбит, распоследняя бесчувственная сволочь.

– Ну же, мистер Фокс, какие неподобающие выражения. Вы – молодой человек, и вам еще идти своей дорогой, поэтому не взыщите на совет старого чудака вроде меня. А именно: не теряйте самообладания. Без самообладания вы ничего не добьетесь. С самообладанием и отрешившись от эмоций, с вашей ученостью вы далеко пойдете. – Он прижал большим пальцем пластилин, крепивший зубы к пластмассовой челюсти, и, явно удовлетворенный результатом, вставил челюсть себе в рот. – Гораздо лучше. Так она еще послужит. Всегда сохраняйте элегантную внешность – таков мой совет начинающим. Таким, как, возможно, вы.