Уроки плейбоя - Мелани Милберн

— Многое.

— Например?

— Энергия, алкоголь, настроение.

Он поднял брюки, но те оказались настолько измяты, что Лукка лишь поморщился и бросил их на пол. Обернувшись, он заметил, что Лотти прикусила нижнюю губу. На подбородке виднелась ссадинка — он понял, что это от его щетины, и сердце защемило. Если в своей попытке что-то доказать он сделал это с ее лицом, то что внутри? Лотти встала с кровати, и Лукка получил на это ответ. Девушка сделала шаг и поморщилась, но попыталась скрыть это, отвернувшись в поисках очков.

— Лотти? — Лукка дотронулся до ее руки и протянул очки, которые снял с ее маленького носика предыдущей ночью. — Тебе больно?

Девушка надела очки и бравую улыбку, и Лукка снова почувствовал боль за нее.

— В порядке.

— Прости, я тебя поцарапал. — Лукка коснулся ее подбородка, потом нижней губы. — Мне стоило сдержаться.

— Все в порядке, нанесу консилер.

— Теплая ванна должна помочь. Хочешь, я тебе ее наполню? — Лукка мягко поцеловал Лотти в макушку.

— Это будет замечательно.

Несколько минут спустя Лукка сидел на краю ванны размером с джакузи и, как снисходительный родитель, смотрел на забавляющуюся с мыльными пузырями Лотти.

— Не помню, когда последний раз у меня была ванна с пузырями. Я и забыла, как это весело. — Она набрала полную пригоршню пузырьков и сдула их в направлении Лукки. — Было бы еще веселее, если бы ты был со мной. Здесь такая куча места, что я едва ли не плаваю. Почему бы тебе не присоединиться?

— Ты знаешь почему. — Лукка сделал на ее голове корону из пузырьков.

Принцесса застенчиво улыбнулась, собрала еще больше пузырьков и водрузила их на колени, с пристальным вниманием наблюдая за тем, как они дрожат, прежде чем соскользнуть вниз.

— Ты делаешь пенную ванну для всех своих любовниц?

— Нет, но однажды у меня была оргия в горячей ванне.

Она деловито добавила еще несколько пригоршней пузырьков.

— Было весело?

Лукке не пришлось долго думать над ответом.

— Не очень.

Лотти прямо посмотрела на него.

— Почему ты используешь секс в качестве отдушины, если являешься настолько талантливым художником? Почему бы не перенаправить энергию в рисование?

Лукка поднялся с бортика и стер с коленей мыльную пену.

— Тебе не стоит оставаться там слишком долго, а то сморщишься, как чернослив.

— Почему ты бежишь от своего таланта? Почему скрываешь ото всех? — Лотти повернулась к нему, взбаламутив воду, так что та перелилась через край ванны.

— Талантливые художники стоят на улицах по всей Европе. — Он вытер руки полотенцем и кое-как повесил его обратно. — Ты не видела их снаружи, когда мы были в ресторане?

— Тогда почему ты не там, с ними? По крайней мере, так другие люди будут видеть твои работы.

Лукка использовал своего давнего и верного друга — насмешку.

— О да, так и вижу заголовки. Наследник сети отелей рекламирует любительские изделия на улицах Французской Ривьеры. Да, это сработает.

— Ты не веришь, что ты талантлив.

Но если Лотти это откровение шокировало, то его нет. Лукка знал свои границы и знал, что потребуется, чтобы занять положение в мире искусства. И это были не деньги семьи и шарм в постели. Он повернулся спиной к принцессе, чтобы не видеть ее нахмуренного лица.

— Пойду посмотрю, что происходит с этим сумасшедшим карантином. Менеджер должен был позвонить уже час назад с новостями.

— Я буду тебе позировать.

Он остановился в дверях и повернулся: Лотти стояла в море пузырьков, прикрывая грудь и интимную часть руками, словно современная версия «Рождения Венеры» Сандро Боттичелли.

Дыхание застряло в горле, она была всем, чем не был он, — невинной и красивой. Правдивой и честной. Вежливой и прямой. Сладкой и искренней.

Взгляд глаз, зеленых, как морская вода, поддразнивал его.

— Я хочу, чтобы ты нарисовал меня, Лукка.

— Я уже нарисовал тебя.

— Не так. — Она уронила руки. — А так.

Лукка не мог отвести взгляд от нее, Лотти никогда не была настолько красивой, как сейчас. Мог ли он не хотеть нарисовать ее? Поймать момент, когда ее тело рассказывало историю, которую знали только они, интимную, чувственную историю двух противоположностей, нашедших друг в друге что-то, чего никто больше не мог понять. Он и сам не понимал этого, продолжая узнавать эту историю. Страница за страницей. Глава за главой. Сцена за сценой. Слово за словом. Слой за слоем узнавая себя, узнавая то, чего не понимал до сих пор.

— Почему?

— Потому что я хочу видеть, как ты видишь меня.

— Никогда раньше я не рисовал обнаженных тел. — Он сверкнул улыбкой плохого мальчика. — Ну, не так, в смысле.

— Тогда этот сеанс станет еще более особенным. Только между нами. Никто больше не увидит — не хочу, чтобы это видел кто-то другой. Это будет абсолютно личным.

Лукка почесал в затылке, сражаясь с совестью и удивляясь, что она все еще у него есть. В глазах Лотти сияло доверие, и от этого в Лукке словно исчезло что-то очень грязное и темное.

— Мне казалось, ты считаешь, что искусство — для того, чтобы им делиться?

— Оно будет разделено. — От ее улыбки появились ямочки. — Нами.

Сеанс состоялся на следующий день.

— Могу я теперь посмотреть?

— Нет, сиди там, пока я не поймаю угол света, падающего на твое плечо.

— Но мне холодно.

— Милая, это была твоя идея, ты помнишь? — Лукка обмакнул кисточку и вернулся к работе, от сосредоточенности его лицо становилось опасным и сердитым, а не очаровательным, как обычно.

Лотти не столько было холодно, сколько безумно хотелось посмотреть, что получается. Карантин был снят, и завтра можно улетать. Оказалось, что это было пищевое отравление, и что самое забавное — из-за булочной, снабжавшей отели. Пострадало всего несколько гостей, но власти предприняли достаточно активные меры, чтобы сдержать инфекцию.

Время, проведенное с Луккой, более чем восполняло все неудобства. Лотти не помнила, когда еще чувствовала себя такой счастливой и наполненной в чьем-то присутствии. Домашний Лукка отличался от публичного Лукки, или, может быть, она открыла другую его сторону. Она не обманывала себя мыслью, что их отношения — связь — продлятся дольше, чем Мадлен и Эдуарду потребуется времени, чтобы уехать из отеля «Чатсфилд» с надписью «Молодожены» на заднем стекле машины, но, по крайней мере, у нее останется что-то на память. Его картина станет напоминанием о первом разе, когда Лукка посвятил себя чему-то — кому-то — больше чем на несколько часов.