Без гнева и пристрастия - Анатолий Степанов

— Это он тебя на дуэль вызвал! — объяснил Хан.

— Не он, а ты, — убежденно сказал Колобок.

— Много чести для тебя.

Улыбка не сходила с лица-пунема благодушного весельчака по кличке «Колобок».

— Ты уже полгода плаваешь сверху, Хан. Но я тебя в Иваны не выбирал. Ты — назначенный. Я могу уйти. По закону.

— Отвязываешься? Что ж, дело твое. Но и я свое хорошо знаю.

— Сдашь меня?

— Имею право. Но все-таки давай по-хорошему.

— А шмазь?

— Забудь, как Виталий забыл, как я забуду.

— Допустим, забыл. Что в прикупе, Хан?

— Твой дружок.

— Не перебор?

— В самый раз. Покерный стрит для тебя. Не отвяжешься, а по закону уйдешь этой улочкой с хорошим наваром, Колобок.

— Когда?

— Сегодня. Сейчас. — Денис Ричардович, оттянув рукав джинсовой рубахи, глянул на свои золотые «Картье». — Он с восьми до девяти здоровье укрепляет.

— Без подготовки?

— Все готово, Колобок. Тебе Хунхуз подробности изложит. Действуй.

— А с этими что? — Колобок кивком указал на безмолвную четверку.

— При мне останутся.

— Они говорливые.

— Только со мной, — заверил Хан и повторил: — Действуй.

Младший брат и компаньон в фирме «Колтунов и братья», Аркадий, сделал последний круг по плоскому берегу зеленоватого пруда и с чувством хорошо исполненного долга все той же трусцой, которую он считал бегом, по асфальтовой дорожке вдоль забора направился домой под душ. Фундаментальная чугунная ограда с прибамбасами шла вдоль Ломоносовского проспекта. Аркадий трусил, без любопытства поглядывая сквозь чугунный тростник на автомобильную, безлюдную жизнь проспекта.

— Аркадий! — ласково окликнули из-за забора.

У приткнувшейся к тротуару «девятки» стоял давний его корешок Димон. Стоял и улыбался. Аркадий пообещал:

— Я сейчас к тебе через калитку выбегу! — И продолжая бег: — Важное что-то?

— Скорее, срочное! — крикнул ему вслед Димон.

Они устроились на переднем сиденье «девятки».

— Притомился, — честно признался Аркадий, со здоровым любопытством разглядывая стройную девицу, задравшую юбку, чтобы сесть в рейсовый автобус на остановке метрах в семи-восьми от ветрового стекла их автомобиля.

— А ничего себе бабец!

— Из вашего заповедника телка, — догадался Димон.

— Не, наши все на тачках! — не согласился Аркадий. — Что у тебя?

— Не у меня. У нас, — ответил Димон.

— Ну что у нас? — беспечно согласился Аркадий.

— Беда, — горестно вздохнул Димон и выстрелил из пистолета с глушителем, который, прикрытый курткой, лежал у него на коленях. Слабый хлопок растворился в автомобильных шумах. Расчет был точен: пуля попала в сердце. Аркадия повело к дверце. Он с шипеньем дважды хватанул ртом последний воздух и ткнулся лбом в приборную доску. По адидасовской майке, по адидасовским шортам потекла кровь. По сиденью: на пол.

На той стороне проспекта ждала подстава. Трое козлов в джипе «мицубиси» по инструкции смотрели прямо перед собой, только не на него. Димон, он же Колобок, не спешил — отвинтил глушитель с пистолета, кинул пистолет в кровавую лужицу. Глушитель спрятан в карман. Чтобы не испачкаться, отодвинулся подальше от кровоточащего трупа. Где же этот чертов автобус? Наконец в зеркале заднего обзора показался двести шестидесятый. Теперь главное — точненько, точненько сработать.

Автобус тормозил перед остановкой. Когда он поравнялся с «девяткой», Колобок выскочил из машины и под его прикрытием добежал до остановки. Щелкнули, раскрываясь, автобусные двери, и Колобок поднялся в салон. Уходили от него навсегда забор с прибамбасами, «девятка» с мертвым Аркадием, впередсмотрящие качки в «мицубиси».

Через остановку он вышел. Насыпь — и Колобок на Минском шоссе. Нет, Хан, ты — не лиса, ты только волчара, ненасытный и злобный волк, от которого Колобок ушел, как от дедушки и бабушки.

Василий Федорович Корнаков в привычном ожидании без удовольствия разглядывал свое отражение в зеркальной стене. Полусонные глаза, сжатый в постоянном и постоянно скрываемом раздражении рот, вызывающе поднятую правую бровь, напряженную шею в распахнутом вороте форменной рубахи…

Голос. Вы всегда в военной форме? Вам нравится военная форма?

Он. Мне нравятся полковничьи погоны на ней.

Голос. Но генеральские нравились бы еще больше, да?

Он. Дурацкий вопрос.

Голос. Согласен. Вырвался по инерции. Но вопрос об одежде непраздный. Вы умеете носить штатский костюм?

Он. Ношу иногда.

Голос. Одно дело — носить, другое — уметь носить. Вы умеете?

Он. Я — москвич. А настоящий москвич все умеет носить. Даже не носить, носить — не то слово. Свободно существовать в любой одежде.

Голос. А военный постав шеи и плеч? Вам не кажется, что в пиджаке вы будете выглядеть ряженым?

Он. Ряженые противоестественны. Повторяю еще раз: я — москвич, а настоящий москвич естественен в любой ситуации и в любом наряде.

Голос. Как теперь говорят — прикиде.

Он. Я стараюсь говорить по-русски.

Голос. Со мной. А с толпой?

Он. Не понял.

Голос. А с толпой вы будете говорить на каком языке?

Он. Я не собираюсь говорить с толпой. Я хочу говорить с людьми.

Голос. Вы не боитесь публичности?

Он. Уточните вопрос.

Голос. Вас не страшит людское море, которое от ваших слов должно успокоиться или разбушеваться?

Он. Руководить людьми — моя профессия. Офицер, если он настоящий офицер, человек сугубо публичный. Актер, если хотите, маг, проповедник, учитель, экстрасенс. Во время боевых действий я командовал полком, и мой полк шел за мной без сомнений.

Голос. У вас был утвержденный свыше офицерский статус. Власть над людьми обеспечивали звездочки на погонах.

Он. Вряд ли вы, даже с маршальскими звездами на плечах, справитесь хотя бы с ротой. Извините, но мне так кажется.

Голос. Полку вы приказывали. В штатском пиджачке вам придется убеждать.

Он (перебивая). Уж тогда лучше — в клифте.

Голос. Вы сумеете в клифте повести за собой людей? Не солдат, подчиненных вам, а не зависящих от вас людей.