Барды Костяной равнины - Патриция Энн Маккиллип

– Намного больше, чем простенький вызов тумана, – неторопливо ответил Деклан. – Не настолько слепым и неопытным было войско Анстана. Я сделал все, что потребовалось: смутил умы, поднял призраков, воплотил воспоминания в реальность… Умело и храбро дрались они, эти воины. Не только ваша сторона понесла потери. Но ныне в Бельдене мир. Вряд ли от барда короля Оро вскоре попросят чего-то подобного. Бард, сменивший меня при его дворе, – превосходный музыкант, но в остальном не слишком-то сведущ. Мы надеемся, что теперь, когда Бельден объединен и все помыслы короля Оро устремлены к миру, ему это и не потребуется. В мирное время придворный бард открывает ворота королевского двора перед прекраснейшей музыкой и лучшими музыкантами, а к прочим искусствам прибегает лишь ради поддержания мира.

Найрн хранил молчание, стараясь услышать то, о чем Деклан умалчивает, то, что кроется под поверхностью его слов, но, наконец, сдался. Старый бард был слишком хитер, а сам Найрн слишком невежественен, чтобы разглядеть хоть что-то, кроме ростков амбиций, проклюнувшихся в сердце.

Наконец он сбивчиво заговорил:

– И, выучив эти простые слова, можно…

– Да, – со страстной убежденностью в голосе ответил старый бард. – Да. Их сила откроет тебе путь ко двору короля Оро. Корни языка, что ты постигаешь, уходят в его родную землю, а сила рождена здесь. Здесь ей и место. И ты будешь использовать ее при дворе так, как почтешь за лучшее.

– Но отчего ты думаешь…

– Я не думаю. Я знаю. Ты сам не ведаешь собственной силы, но даже король Оро, кое-что смыслящий в этой области, смог оценить твои задатки. В тот день, после битвы, мы позволили тебе бежать, потому что я знал: ты сам найдешь ко мне путь. Сила себя показывает – даже в тех, кто о ней и не подозревает. Вот ты и почувствовал, что я могу дать тебе многое другое, кроме музыки.

Найрн снова утратил дар речи. Не находя ни единого довода, он лишь молча дивился тому, куда завел его путь, начавшийся в загоне для свиней. Вместо него подала голос арфа: палец снова задумчиво тронул струну. Когда же он наконец поднял взгляд, Деклан исчез.

Зимние ветры завыли над равниной, раздели ее догола. Казалось, каменные домики у темной ленивой реки жмутся друг к другу в снегу среди обнаженных деревьев. Деклан сказал, что его старые кости чувствуют близость суровой поры, опустошил школьную казну, превратив дары короля в запасы провизии и дров, и приготовился к осаде. Мир с каждым днем уменьшался, съеживался, теснее и теснее сжимал кольцо горизонтов. Дни начинались и заканчивались в темноте. Носы текли, нервы натягивались, терпение истощалось. Влюбленные ссорились с утра до вечера, а ночью вновь жались друг к другу, чтобы согреться. Казалось, на свете не осталось ничего, кроме безмолвных снежных просторов огромной равнины, окружившей крохотный островок на вершине холма подобно навеки застывшему морю.

Зорким глазом влюбленного примечая причуды изменчивых, удивительных настроений зимы, Найрн учился писать ее древние слова: «огонь» и «лед», «дыхание» и «смерть», «тьма», «ночь», «конец». Полная луна сияла среди студеных звезд так ясно, что и сама по себе казалась Найрну огромным далеким словом, безмолвно хранящим тайну, каким-то образом связанную со столбцами значков, что день ото дня росли на бумаге под скрип его пера. В его голове скольжение лунных лучей над мертвенно-белой равниной становилось музыкой, и он играл ее луне в ответ, облекая в звуки слепящее сияние снегов.

Однажды утром, явившись на кухню, он обнаружил там вместо рослой спокойной красавицы, помешивающей овсянку, смуглую, хрупкую с виду незнакомку с копной нечесаных волос на голове и неожиданно светлыми серыми глазами, сверкнувшими ему навстречу из-под ровных черных бровей. Ни слова не говоря, она быстро наполнила его миску.

– А где Оделет? – спросил он, тут же, не садясь (привычка, обретенная с тех пор, как они с Оделет стали друзьями), принявшись за еду.

– Наверху, – таков был лаконичный ответ, означавший: «в комнате с огромным очагом и столами, где завтракают все благовоспитанные ученики».

– А ты кто?

– Я – Мэр, – ответила она, принявшись весьма энергично шуровать кочергой под котлом. Вялое пламя взбодрилось, охватив все поленья, до которых смогло дотянуться. – Внучка Саликс. Она прислала меня на подмогу.

Найрн кивнул. Оделет, выросшая в мягком климате восточного Бельдена, сильно страдала от холода, не первую неделю ходила с покрасневшими ноздрями и веками, а ее кашель по ночам стал похож на кваканье жабы.

– Хорошо. А готовить ты умеешь?

Мэр едва заметно улыбнулась, будто ее спросили, умеет ли она чистить рыбу, доить коров, ощипывать кур или делать еще что-нибудь из сотни дел, известных любому идиоту.

– Умею, – ответила она.

Рассеянно жуя, Найрн наблюдал, как ком теста, вынутый из квашни и брошенный на стол, присыпанный мукой, становится в ее пальцах круглым и пухлым, будто подушка. Затем она коснулась теста ножом, слегка надрезала каравай поперек, от края к краю, а по бокам от длинной черты провела еще две, покороче. Три линии… три палочки древнего знака, означавшего «хлеб»!

– Ты знаешь, что это значит? – резко спросил Найрн. – Вот эти линии?

Чуть поразмыслив, Мэр подняла на него удивленный взгляд.

– Бабушка всегда так делает, – объяснила она. – Для меня они означают «хлеб».

«Какие же еще волшебные слова могли дойти до нее, или до Саликс, из глубины веков?» – подумал Найрн. С тех пор он начал заглядывать на кухню, когда выдавалась свободная минутка, и помогать Мэр – таскать дрова, чистить котел, доставать воду из замерзшего колодца. И оставлять для нее послания – слова из палочек на запорошенном мукой столе, в лужицах подливы… Кое-какие она замечала и понимала, другие молча смахивала тряпкой. Найрн знал: проведав, как он разбрасывается секретами направо и налево, Деклан пришел бы в ужас. Но чего не знаешь, о том и не тревожишься, а узнать об этом старому барду было неоткуда.

– Откуда ты знаешь эти вещи? – спросила Мэр после того, как он начертил несколько палочек, означающих «ива»[4], на поверхности масла в горшке. – Такими значками Саликс помечает свои горшочки и ящички. Я думала, это она только для себя, потому что писать не умеет.

– Они очень древние, – рассеянно ответил Найрн. Его мысли уже устремились вниз по склону холма, опережая тело. – Интересно откуда твоя бабушка знает их? Хотел бы я взглянуть на ее значки…

Прекратив резать груду морковки и пастернака, принесенную им из погреба, Мэр смахнула волосы со лба и просто ответила:

– Коли так, проводи меня домой, когда захочешь. Она не будет возражать.

Нож в руке Мэр вновь энергично застучал, с поразительной быстротой рубя морковку на ломтики. Найрн помолчал, не сводя с нее любопытного взгляда. Она не подняла глаз, когда отвечала, да и сейчас не смотрела на него, хотя, безусловно, чувствовала его неожиданное внимание. Что это? Еще одно послание на сложном языке тела? Или нет?