Али и Нино - Курбан Саид

— Довольно! — сказал, наконец, Мекиссе.

Я с трудом поднялся, ощущая приятную ломоту во всем теле.

Потом мы опять прошли во второй зал, где я погрузил ноющее тело в холодный серный источник. У меня на миг перехватило дыхание. Но почти тут же по телу разлилась приятная расслабленность.

Я вылез из ванной, обернулся в простыню и вернулся в первый зал. Кузены и Мекиссе выжидающе посмотрели на меня.

Без тени смущения я заявил, что зверски голоден.

— Он выздоровел! — воскликнули в один голос кузены. — Немедленно подать арбуз, сыр, зелень и вино!

Лечение было окончено.

Всю усталость и слабость как рукой сняло, аромат сочной, алой мякоти холодного арбуза перебил запах серы. Кузены налегали на «Напереули».

— Ты видишь!.. — воскликнул Додико, но продолжать не стал. Впрочем, этого и не требовалось. Его «Ты видишь!..» вобрало в себя и гордость за тбилисские серные ванны, и заботу о гостях, пострадавших от грузинского гостеприимства, и опеку Додико над оказавшимся столь слабым родственником-мусульманином.

К нашему столу, подсаживались все новые и новые люди. Полуголые соседи с бутылками вина, которые они держали бережно, но крепко, как оружие: князья, их кредиторы, слуги, бездельники, интеллигенты, поэты, помещики все собрались за одним столом. Это напоминало уже не баню, а скорее клуб или кофейню, собрание смешных голых людей, в глазах которых сиял беззаботный смех.

— Османы идут, — говорил какой-то толстяк с маленькими глазками-пуговками. — Великому князю не взять Стамбула. Я слышал, что немецкие генералы привезли в Стамбул такую пушку, что если выстрелить из нее, снаряд долетает до самого Тифлиса.

— Вы ошибаетесь, князь, — возразил ему другой. — Такой пушки еще не создали. Ее только проектируют. Но даже если и создадут, из нее нельзя будет обстреливать Тифлис. Все карты у немцев фальшивые, потому что их составляли русские. Представляете, русские еще задолго до войны составили карты и переправили их немцам. Русские карты! Да разве у русских могут быть правильные карты?!

Кто-то в углу тяжело вздохнул. Я оглянулся и увидел седого старика с орлиным носом.

— Бедная Грузия! — старик опять вздохнул. — Мы оказались меж двух огней. Победят османы — конец потомкам Тамары. А победят русские — великий князь своей железной лапой задушит нас. Уже сейчас наши лучшие сыны гибнут на войне. Тех же, кто выживет, задушат либо османы, либо великий князь, либо кто-то третий, какая-нибудь машина или американцы. Мы в безвыходном положении. Наш боевой дух гаснет. Пришел конец государству царицы Тамары. Посмотрите, до чего мы дошли: наши солдаты малы ростом и слабы, урожай плохой, вино кислое.

Старик в третий раз тяжело вздохнул и умолк. Мы тоже молчали, подавленные его словами.

— Они убили Багратиона, — послышался вдруг испуганный, хриплый шепот. — Русские отомстили ему за то, что он похитил царскую племянницу. Царь специально назначил его командующим иреванским полком и отправил на войну. Багратион сражался как лев, но погиб, сраженный восемнадцатью пулями.

Кузены пили вино, а я сидел, поджав под себя ноги, и думал о том, что род Багратиони один из древнейших княжеских родов в христианском мире. Седой старик был прав — Грузия действительно была меж двух огней.

— У него остался сын, Теймураз Багратион, — сказал, кто-то. — Вот, кто наш истинный царь. Его спрятали и охраняют.

Вновь воцарилось молчание. Подошел Мекиссе и встал рядом, прислонившись к стене.

— У нас прекрасная страна, — зевая, сказал Додико. — Здесь есть и серные источники, и Тифлис, и война, и кахетинское. Вы поглядите только, как прекрасна Алазань, когда она течет по равнине. Хоть и гибнет Грузия, но быть грузином — прекрасно. Все, что вы тут говорите, ничего, кроме безнадежности, не рождает. Скажите мне, когда в стране царицы Тамары было иначе? Никогда. И, несмотря на это, реки текут, сады расцветают, а народ наш танцует и веселится. Наша Грузия прекрасна и останется прекрасной, несмотря на всю безнадежность.

Закончив свою короткую речь, этот стройный, красивый юноша, потомок певцов и героев, поднялся.

— Слава Богу, что у нас есть еще такие юноши, — отозвался седобородый старик, сидящий в углу.

— Али хан, — прошептал, наклоняясь ко мне Вамех, — не забудь, сегодня ты в Годжори, гость семьи Шакели.

Мы вышли из бани, сели в фаэтон. Извозчик хлестнул коней.

— Шакели — древний дворянский род… — начал Вамех, и мне стоило большого труда сдержать смех.

Мы с Нино сидели в кафе «Мефистофель» на Головинской. Прямо перед нами возвышалась гора Давида. На вершине стоял монастырь.

Родня решила сегодня дать нам передышку.

Нино задумчиво смотрела на монастырь, и я знал, о чем она думает. Там, на горе, была могила, которую мы собирались навестить. В ней покоится прах Александра Грибоедова, поэта и царского посланника. На надгробии выбита эпитафия: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?».

Ее звали Нино Чавчавадзе. Именно Нино. Ей было шестнадцать лет, когда она стала женой посла и поэта Грибоедова. Нино, которая сидела сейчас рядом, доводилась ей внучатой племянницей по материнской линии.

Той Нино было семнадцать лет, когда тегеранцы с криками: «О, святой Али!» окружили дом русского посланника. А у посланника был только маленький кинжал и всего один пистолет. Какой-то кузнец с улицы Зул-ли-Султан тяжелым кистенем размозжил ему грудь. Разорванное на куски тело посланника было выброшено на пустырь. Голову обглодали собаки. Вот и все, что осталось от поэта и посланника. Фатали шах Гаджар был очень доволен. Был счастлив и его наследник — Аббас Мирза. Мудрец и фанатик, старик Меши ага получил от шаха щедрую награду, а одному из Ширванширов шах пожаловал имение в Гилане.

Но все это происходило сто лет назад. А сейчас я, потомок Ширванширов, сижу в Тифлисе в кафе «Мефистофель» с Нино, правнучкой жены Грибоедова.

— Послушай, Нино, а ведь мы с тобой должны быть кровными врагами, сказал я, кивая в сторону монастыря. — Ты тоже поставишь мне когда-нибудь такое надгробье?

— Может быть, — отвечала Нино. — Впрочем, это будет зависеть от твоего поведения. Будешь вести себя хорошо, поставлю.

Она допила свой кофе и поднялась.

— Пойдем, погуляем по городу.

Нино питала к Тифлису какую-то нежную, почти материнскую любовь. По Головинской мы двинулись к узким улочкам старого города, зашли в Сионскую церковь. Внутри церкви было очень темно и сыро. Над алтарем висел крест, сколоченный из виноградной лозы. Эту лозу принесла святая Нино во время своего первого паломничества в Святую землю.

Нино опустилась у алтаря на колени, перекрестившись, подняла голову к иконе, на которой была изображена ее святая покровительница.