Откровенные рассказы странника духовному своему отцу - Сбоорник

к нам, и вдруг, не дойдя шагов десяти, пал и умер, ни разу не дохнувши! Я так этого испугалась, что вовсе отказалась от замужества и решилась жить в девстве да ходить по святым местам молиться Богу. Однако ж одна пускаться в путь боялась, как бы по молодости моей не обругали меня злые люди. Вот знакомая мне странница-старуха научила меня, чтоб, где бы ни шла я по дороге, все беспрестанно творила Иисусову молитву, и крепко заверила, что при этой молитве никакого несчастия не может случиться в пути. Я этому поверила и точно ходила все благополучно, даже и в отдаленные святые места; мне родители давали на сие деньги[ 28 ]. Под старость я сделалась больна, и вот здешний батюшка по милости своей меня держит и кормит».

С наслаждением слушая это, я не знал, как благодарить Бога за этот день, открывший мне такие назидательные примеры. Потом, испросив благословение доброго и благоговейного священника, я пошел в путь мой радуясь.

А вот не слишком давно, когда я шел сюда через Казанскую губернию, еще случилось мне узнать[ 29 ], как сила молитвы во имя Иисуса Христа ясно и живо открывается и в бессознательно занимающихся ею и как частость и продолжительность молитвы есть верный и кратчайший путь к достижению благих плодов молитвы.

Случилось мне однажды ночевать в татарском селении. Я, войдя в оное, увидел под окном одной хаты повозку и русского кучера, лошади кормились около повозки. Обрадовавшись этому, я вознамерился попроситься на ночлег тут же, думая, что, по крайней мере, ночую вместе с христианами. Подошел да и спросил кучера, кто едет. Он ответил, что барин проезжает из Казани в Крым. В то время как мы говорили с кучером, барин, отвернувши кожу, выглянул из повозки, посмотрел на меня да и говорит: «Я и сам здесь ночую, но не пошел в хату, потому что у татар очень дрянно, и я решился остаться на ночь в повозке». Потом барин вышел прогуляться. Вечер был хороший, и мы разговорились.

Между многими расспросами, он пересказал мне и про себя вот что: «До шестидесяти пяти лет я служил во флоте капитаном первого ранга. Под старость напала на меня неизлечимая болезнь – подагра, и я, выйдя в отставку, жил в Крыму на хуторе моей жены, почти постоянно больной. Жена моя была взбалмошная, рассеянного характера и великая картежница. Ей скучно стало при мне больном жить, и она, кинув меня, уехала в Казань к нашей дочери, которая туда по случаю выдана за служащего чиновника; обобрала меня кругом, даже увезла с собою и дворовых людей, а при мне оставила только восьмилетнего мальчишку, моего крестника.

Так я и жил один года три. Служивший мне мальчик был с быстрыми способностями и все домашние дела мои исправлял, убирал комнату, топил печь, варил мне кашицу, грел самовар. Но при всем этом он был чрезвычайно резв и неумолкаемый шалун, беспрестанно бегал, стучал, кричал, резвился и потому весьма меня беспокоил; а я по болезни, да и от скуки, всегда любил читать духовное. У меня была прекрасная книга Григория Паламы об Иисусовой молитве. Я почти беспрестанно читал ее да понемногу творил и молитву. Мешал мне мой мальчик, и никакие угрозы и наказания не воздерживали его от шалостей. Вот я и придумал такое средство: стал сажать его у себя в комнате на скамеечку, приказывая, чтобы он беспрестанно говорил Иисусову молитву. Это сначала ему чрезвычайно не понравилось, и он всячески от сего уклонялся и почасту умолкал.

Я, чтобы заставить его исполнять мое приказание, клал возле себя розгу. Когда он говорил молитву, я спокойно читал книгу или слушал, как он произносит, но лишь только он замолчит, я показываю ему розгу, и он, испугавшись, опять принимался за молитву; и это меня очень успокаивало, ибо начиналась тишина в моем жилище. По некотором времени я заметил, что розги уже не нужно, мальчик стал охотнее и усерднее исполнять мое приказание. Далее я усмотрел совершенную перемену в его резвом характере, он стал тих и молчалив и домашние работы отправлял успешнее. Это меня порадовало, и я начал более давать ему свободы. Наконец, что вышло? Он так привык к молитве, что почти всегда и при всяком деле творил ее без всякого моего понуждения. Когда я спрашивал его об этом, он отвечал, что непреодолимо ему хочется всегда творить молитву. «Что же ты при этом чувствуешь?» – «Ничего, только и чувствую, что мне бывает хорошо, когда говорю молитву». – «Да как же, хорошо?» – «Не знаю, как сказать. Весело, что ли? Да, весело».

Ему было уже 12 лет, как началась в Крыму война, я уехал к дочери в Казань и его взял с собой. Здесь поместили его в кухне с прочими людьми, и он от этого очень скучал и жаловался мне, что люди, играя и шаля между собой, приступили и к нему, и смеялись над ним, и тем мешали ему заниматься молитвою. Наконец, месяца через три он вошел ко мне да и говорит: «Я уйду домой, мне здесь нестерпимо скучно и шумно». Я сказал ему: «Как можно тебе одному идти в такую даль и в зимнее время? Дожидайся, когда я поеду, тогда и тебя возьму». На другой день пропал мой мальчик. Везде посылали искать, но нигде его не нашли. Наконец, я получаю из Крыма от людей, оставшихся в нашем хуторе, письмо, что оный мальчик четвертого числа апреля, на второй день Пасхи, найден мертвым в моем пустом доме. Он лежал на полу в моей комнате благообразно, сложив руки на груди, картуз под головой и в том самом холодном сюртучке, в котором ходил у меня и ушел. Так и похоронили его в моем саду. Получив это известие, я чрезвычайно удивлялся, каким образом так скоро добрался мальчик до хутора. Он ушел 26 февраля, а 4 апреля был найден. В один месяц перейти около трех тысяч верст, дай Бог и на лошадях. Ведь придется верст по сто в день. А притом в холодной одежде, без паспорта и без копейки денег. Положим, что может быть, кто-нибудь и подвозил его по дороге, но и это все не без особенного промысла и попечения о нем Божия. Вот, мальчик мой вкусил плод молитвы, а я и на старости лет моих еще не пришел в его меру».

После того я стал говорить барину: «Прекрасная, батюшка, книга преподобного