Следующий год в Гаване - Шанель Клитон

Перед тем как я вышла из машины, Пабло повернулся ко мне и спросил:

– Может быть, прогуляешься завтра со мной? Утром у меня есть кое-какие дела, но мы могли бы встретиться и днем, если хочешь. На набережной Малекон, рядом с Пасео дель Прадо.

С каждым новым днем, проведенным вместе с ним, риск разоблачения растет, и все же…

– Да.

Мы решаем встретиться в два часа, а затем, коснувшись губами моей щеки, он уходит, оставляя меня гулять по улицам Мирамара. Я ощущаю тепло его поцелуя на своей коже.

Впереди виднеется мой дом – розовое строение в обрамлении нависающих пальм. Я подхожу к воротам и вскрикиваю, когда чья-то рука хватает меня за предплечье и оттаскивает в сторону от забора, подальше от дома.

– Элиза.

Внезапно передо мной появляется Алехандро. Он тащит меня прочь с улицы, пока мы не скрываемся за массивными стенами нашего поместья.

В последнее время у брата появилась привычка говорить тихим, настойчивым голосом, и он стал совсем не похож на того озорного мальчишку, вместе с которым я росла. Я не знаю точно, когда начались эти перемены, когда он изменил свое отношение к миру, в котором мы жили. Может быть, во время учебы в университете? Он проучился год в Гаванском университете, прежде чем университет был закрыт, и за это время из будущего сахарного барона успел превратиться в революционера.

– Что ты здесь делаешь? – шепчу я.

В тот день, когда отец вышвырнул Алехандро из дома, он ясно дал понять, что брат может покинуть дом, забрав только свои личные вещи, и больше никогда не возвращаться. С этого дня его имя вычеркнуто из семейной Библии, а сахарная империя достанется одному из наших мужей, тому, кто, по мнению отца, окажется самым достойным. Однако указание нашего отца часто нарушалось, и Алехандро приходил либо по вечерам, либо в те дни, когда родителей не было дома. Но сегодня отец здесь – родители уже вернулись из Варадеро, поэтому сегодняшнее появление Алехандро переходит все мыслимые границы.

– Что тебя с ним связывает? – спрашивает Алехандро, не обращая внимания на мой вопрос. Он смотрит на меня так, словно я ему чужая.

Мое сердце бешено колотится.

Братья тоже являются одновременно и проклятием, и благословением.

– Ничего.

– Не похоже на «ничего».

Что же он увидел? Как я сижу в одной машине с Пабло? Или как я прощаюсь с ним? А может быть, он увидел, как Пабло прикоснулся губами к моей щеке?

– Тем не менее так и есть, – вру я. – И ты не в том положении, чтобы читать мне нотации, с кем мне можно общаться.

– Речь идет о твоей безопасности. Он очень опасен.

– Только не для меня.

– Особенно для тебя. Ты знаешь, чем они занимаются в Сьерра-Маэстра? Они же животные. Ты знаешь, насколько он близок к Фиделю?

Это имя брат произносит с нескрываемым презрением. Меня не удивляет, что брат знает о Пабло; несмотря на идеологические разногласия, мой брат такой же, как и наш отец: он понимает ценность информации – он накапливает ее, обменивает и использует в своих интересах.

– Он хороший человек.

Алехандро фыркает.

– А разве не все мы такие?

Что-то в его голосе разрывает мне сердце. Что же Батиста сделал с нами? Что мы сами с собой сделали?

– Ты тоже остаешься хорошим человеком.

Алехандро, поморщившись, проводит рукой по волосам. Потом опускает руку и, словно раненый, смотрит на нее с выражением боли на лице.

В тот роковой день, после нападения на президентский дворец, мы с Беатрис стояли за дверью и, прижавшись к ней, слушали, как спорили отец и Алехандро. Я знаю, что мой брат убивал людей, сражаясь за будущее Кубы. Интересно, видит ли он во сне лица убитых? Интересно, остались ли у них семьи?

Мы с Беатрис никогда не говорили о том, что услышали в тот день. Слова, произнесенные вслух, приобретают невообразимую силу, а сейчас и так вокруг нас творится невообразимое.

Алехандро тихо выругался.

– Что ты здесь делаешь? – снова спрашиваю я, уже более мягким тоном.

– Мне нужно поговорить с Беатрис.

– Беатрис стоит быть более осмотрительной. Я застала ее в кабинете отца. Если бы это был кто-то другой, если бы кто-то другой увидел, как она роется в его столе…

Алехандро снова выругался.

– Я поговорю с ней. Скажу, чтобы была осторожнее.

Он единственный, кого она слушает, и даже это мало что меняет.

– Как долго это будет продолжаться? – Я прислоняюсь к стене.

– Ты о чем?

– Разве ты не устал? Разве ты не хочешь вернуться домой? – Я хватаю его за руку и смотрю ему в лицо в надежде увидеть того брата, которого знаю уже девятнадцать лет.

В его глазах я вижу боль.

– Разве я могу? Что мне теперь делать?

– Мы же твоя семья. Мы любим тебя.

– А они меня любят? Возможно, Беатрис, Изабель и Мария меня любят. А наши родители? Он вышвырнул меня вон.

– Ты пытался убить президента, – шепчу я. – А что он должен был делать?

– Понять меня.

– Ты пытаешься разрушить то, что для них является смыслом жизни. Ты хочешь лишить нас нашего наследия.

– Это не то, чем можно гордиться.

– Ты так думаешь, а они считают иначе. То, что ты хочешь разрушить, они стремятся сохранить.

Он вздыхает. Я вижу, как осунулось его лицо.

– Ты думаешь, я этого не понимаю? Думаешь, я не вижу, что мы неизбежно становимся врагами?

– Это всего лишь политика, – возражаю я.

– Нет, это не так. Уже нет. Теперь это часть меня самого. И я не могу лишиться этой части. Я не могу снова стать избалованным принцем, который должен унаследовать сахарную империю, построенную на крови и поте других людей. Я не могу. – Он отрывается от стены, разочарование отражается на его лице. – Скажи Беатрис, что я встречусь с ней здесь завтра в полдень.

– Алехандро…

– Я больше не могу ждать. И помни мои слова: этот парень тебе не подходит. Держись от него подальше. – Он наклоняется вперед и быстро обнимает меня. Он так сильно похудел. Чем он питался? Где жил все это время? Как же он выживет сам по себе?

– Алехандро, подожди.

Он резко отпускает меня и бросается прочь, его шаги ускоряются. Мой родной брат почти убегает от меня, от этого мне становится очень больно. Проходит несколько минут, прежде чем я снова могу пошевелиться. Я стою на тротуаре, с одной стороны от меня особняк, который своим внешним видом немного напоминает мавзолей, а с другой – родной брат, который хочет разнести этот особняк на мелкие кусочки.