Между нами горы - Чарльз Мартин

Черные тени появились снова, и в приличном количестве.

Я раскидал снег и улегся ничком, как снежный ангел, исходящий слюной при виде горной форели. В этот раз я дополнил наживку подведенной под нее сетью Гровера. Беда была в том, что приходилось опускать кисть руки в обжигающе холодную воду. Это сопровождалось нечеловеческой болью и быстрым онемением.

Тени исчезли, но быстро вернулись и подплыли ближе, стали пробовать «икринку». Может, дело было в слишком холодной воде, но рыбешки показались мне вялыми. Я медленно вытащил сеть и насчитал в ней семь форелей размером с палец. Я вывалил их в снег в нескольких футах от берега и стал греть замершие руки в карманах пуховой куртки. Потом срубил топориком ветку, прицепил сеть на нее и, погрузив в воду «икринку» и сеть, поймал еще пару рыбешек.

Я съел все, кроме голов.

После этого я вернулся на берег и продолжил «рыбачить». Это занятие я несколько раз за час чередовал с пожиранием части улова. Когда моя тень на снегу удлинилась, я сосчитал свой улов. 47 рыбешек, хватит на двоих на пару дней. Я собрал рыбу и побрел обратно по собственным следам. Благодаря слежавшемуся снегу и похолоданию, создавшему наст, я вернулся быстрее. По пути я достал из колчана стрелу, вставил ее в лук, сделал глубокий вдох и стал натягивать тетиву. Сначала она сопротивлялась, потом натянулась до самого моего лица. Я испытывал острую боль в ребрах, зато сумел добиться максимального натяжения. Я выпустил стрелу в ствол елочки толщиной в мой кулак на расстоянии двадцати ярдов и промахнулся на два дюйма. Стрела утонула в снегу справа от мишени. Я рылся в снегу несколько минут, прежде чем откопал стрелу, вонзившуюся в мерзлую землю. Выяснилось, что быстро натянуть тетиву мне не под силу, но в принципе стрелять из лука я могу. В дерево я не попал, но промахнулся не очень сильно. Учитывая расстояние, результат был не так уж плох.

На наше плато я поднялся уже после полуночи. Было, как ни странно, довольно светло. Последние полмили я преодолел не спеша, готовый среагировать на любое движение. По пути я так ничего и не увидел, но вход в нашу пещеру поведал совсем другую историю. Лунный свет исключал ошибку. Следы находились совсем рядом, с круглым углублением между двумя строчками следов – зверь явно полз животом на снегу. Скорее всего, он еще находился здесь, когда я приближался. Я почти не сомневался, что сейчас он притаился в какой-то сотне футов от меня.

Эшли была совсем слаба, у нее болели глаза. Классическая горная болезнь, помноженная на контузию и на голод. Я собрал еще хвороста, развел огонь, выпотрошил шесть форелей и нанизал их на длинную гладкую ветку, продырявив рыбешек посередине, как кебаб. Жаря рыбу, я варил кофе. Кофеин позволит переварить и усвоить питательные вещества, не говоря о подавлении голода. Она медленно пила и ела; я подносил кружку к ее губам, чистил рыбу от чешуи и давал по кусочкам, дожидаясь, пока она прожует. Так она съела 14 рыбешек и выпила две кружки кофе, прежде чем показать кивком, что пора прекратить трапезу.

Наполеон все это время сидел спокойно и занимался своим туалетом. Я положил перед ним шесть рыбешек и скомандовал: «Ешь!» Он вскочил, понюхал угощение, повилял хвостом и все сожрал, не побрезговав даже головами.

Я дал Эшли последнюю капсулу перкосета, обложил снегом и приподнял ей ногу, проверил кровообращение. Она уснула еще до того, как я сообразил, что после моего возвращения мы с ней не обменялись и парой слов. Несколько часов после этого я поддерживал огонь, заставлял себя есть, смотрел, как у Эшли розовеет лицо, и прислушивался к ее углубляющемуся дыханию. Почти все это время я сидел, прижимая к своему животу ее ступню. Когда я наконец вышел в темноту, в заросли слева от меня метнулась длинная тень. Наполеон, вышедший вместе со мной, ощетинился. Он тоже почуял опасность.

Сегодня тоже наловил рыбы, похожей на крупных сардин, только без горчичного соуса и не в алюминиевой банке. Хвастаться нечем, но, по крайней мере, мы живы. Я также тренировался в стрельбе из лука. В случае крайней необходимости я бы попал в цель. Главное, чтобы до мишени было не больше 20–25 ярдов. Знаю, мало к какой дичи удалось бы подкрасться на такое маленькое расстояние, но стрелять все же лучше, чем просто прыгать и махать руками.

Эшли спит себе. Я дал ей остаток перкосета, чтобы она заснула. Это поможет пополнить энергобаланс. А мне пора разработать план. Знаю, правило гласит: никогда не покидай место катастрофы, но нам все же необходимо спуститься вниз. Даже если бы в сотне футов над нами появился вертолет, я не уверен, что нас заметили бы. За пять дней навалило четыре фута снегу. Нас почти похоронило под снежной пеленой.

Кстати, на эту тему… Завтра я займусь Гровером. Оттащу его туда, откуда он сможет видеть восход и закат, считать по ночам звезды Подальше от нас. Смастерю подобие носилок, которые пригодятся и потом, чтобы тащить Эшли.

Помнишь хижину в горах? Наши дневные походы, ночные костры. Снег, липнущий к окнам, ветер, не позволяющий открыть дверь и завывающий в дымоходе?

Наш медовый месяц.

Вторая ночь… Мы поужинали и пересели к камину. Наши стипендии были так малы, а стоимость жизни так высока, что мы еле сводили концы с концами. За хижину мы заплатили, исчерпав весь лимит на кредитной карте. Мы купили бутылку дешевого каберне. На тебе был только халатик… и мой пот.

Кажется, я помню, что мы договорились о свадьбе без подарков. Подарки будут потом, когда мы сможем это себе позволить. Хотя я, конечно, не слишком в это верил. Ты опустила руку с кровати и сунула мне шкатулку. Безупречная обертка, увенчанная красным бантом, образцовые уголки. Ты широко распахнула глаза и сказала:

«Тебе это совершенно необходимо».

Отблески огня в камине танцевали на твоей коже. На левом предплечье синела вена.

«Разве мы не договорились, что не будем дарить подарки?»

«Это не свадебный подарок, – возразила ты. – Это то, что тебе требуется, если мы намерены прожить в браке семьдесят лет».

«Семьдесят лет?»

Ты утвердительно кивнула.

«Ты уверена, что будешь меня любить, когда я состарюсь, покроюсь морщинами и стану глухим, как пень?»

«Как бы не сильнее, чем сейчас».

Ты закинула правую ногу на левую, халатик распахнулся, и обнажилось твое великолепное бедро.

«А ты будешь меня любить, когда моя грудь отвиснет до пупка?»

Вот тебе на: я тобой любуюсь, а ты думаешь об отвислой груди! Ты думаешь об отвислой груди? Невероятно, что ты такое выговорила!

Я уставился на сосновые стропила, тряхнул головой, сдержал улыбку.

«Не знаю. Трудная задачка! Ты же бегунья, у тебя нечему отвисать».

Ты шлепнула меня по руке.

«Возьми эти слова назад!»