Странствие Бальдасара - Амин Маалуф

3 ноября.

Я беспрестанно думаю о несчастном Мармонтеле, а сегодня ночью, второй раз подряд, я видел его во сне! Как я жалею, что тогда, во время нашей последней встречи, мы распрощались далеко не лучшим образом. Когда я потребовал от него заплатить пятнадцать сотен мединов за книгу Мазандарани, он, должно быть, проклял в душе скупость генуэзца. Разве мог он догадаться, что меня просто терзали угрызения совести и я не хотел расставаться с сочинением, преподнесенным в подарок бедняком? Мои побуждения были самыми благородными, но он не мог этого знать. И мне уже никогда не удастся обелить себя в его глазах.

Днем ко мне в комнату пришел с визитом мой любезный хозяин, господин Баринелли. Сначала он удостоверился — деликатно приоткрыв дверь, — что я уже не отдыхаю после обеда; потом, по моему знаку, робко вошел и дал мне понять, что решил справиться обо мне, потому что узнал последние новости. Затем он сел, выпрямив спину и опустив глаза, как делают, когда выражают соболезнования. За ним вошла служанка и осталась стоять до тех пор, пока я не настоял на том, чтобы она села. Он обратился ко мне с благочестивыми словами утешения, на генуэзский лад, тогда как она ничего не говорила, ничего не понимала и довольствовалась тем, что слушала своего хозяина, повернувшись к нему всем телом, словно голос его был прекраснейшей музыкой. Что до меня, то, делая вид, будто я внимательно слушаю то, что он мне говорит о путях Провидения, я скорее находил утешение, глядя на них обоих.

Эти двое меня растрогали. Я еще не писал о них на этих страницах, будучи слишком занят Мармонтелем, но с той минуты, как мы здесь поселились, я часто говорю о них вполголоса со своими, особенно с Мартой, и мы мило шутим на эту тему.

Это странная история. Постараюсь рассказать ее такой, как узнал, может быть, на несколько мгновений я освобожусь от обуревающих меня забот.

Прошлой весной Баринелли, отправившись за каким-то делом на рынок драгоценностей, проходил через рынок рабов, который называется здесь Эзирпазари. Его окликнул какой-то купец, державший за руку молодую женщину, и принялся расхваливать ее достоинства. Генуэзец сказал ему, что не собирается покупать рабыню, но тот настаивал:

— Не покупай, если не хочешь, но хотя бы взгляни на нее!

Чтобы покончить с этим как можно быстрее, Баринелли бросил взгляд на девушку, решив тут же продолжить свой путь. Но как только глаза их встретились, он, по его словам, «почувствовал, что встретился со своей пленной сестрой». Он хотел спросить ее, откуда она, но она не понимала ни его турецкого, ни его итальянского. Торговец сразу же объяснил, что она говорит на языке, которого здесь никто не знает. Он добавил, что у нее есть еще один небольшой недостаток — легкая хромота из-за раны на бедре, и приподнял платье, чтобы показать шрам, но Баринелли тотчас решительно отбросил его руку, сказав, что берет ее такой, как есть, и ему не нужно ничего больше видеть.

И вот он вернулся к себе с этой рабыней, которая только и могла ему сказать, что ее зовут Лива. Странно, но имя Баринелли — Ливио.

С тех пор они вместе переживают самую волнующую историю любви. Они постоянно держатся за руки, не сводя глаз друг с друга. Ливио смотрит на нее так, будто это не его рабыня, а его принцесса, его обожаемая жена. Сколько раз я видел, как он подносил ее руку к губам, чтобы запечатлеть на ней поцелуй, пододвигал стул, чтобы усадить ее, или нежно проводил рукой по ее волосам, по лбу, забывая, что на них устремлены наши взгляды. Этим двоим могли бы позавидовать все супруги мира и все влюбленные.

У Ливы узкие глаза и выступающие скулы, однако волосы у нее светлые, она почти блондинка. Она скорее всего из какого-то степного народа. Думаю, она ведет происхождение от монголов, но, наверное, какой-нибудь монгол когда-то похитил девушку из Московии; она же сама никогда не могла объяснить ни откуда она, ни как оказалась в плену. Влюбленный же уверяет меня, что сейчас она понимает все, что он говорит; видя, как он с ней разговаривает, меня это не удивляет. В конце концов она выучит итальянский, по крайней мере не Баринелли же станет учить язык степей.

Писал ли я уже, что она беременна? Ливио теперь запрещает ей подниматься и спускаться по лестнице без него: он должен быть рядом, чтобы ее поддерживать.

Перечитав написанное, я понял, что назвал Ливу «служанкой». Я обещал себе никогда не стирать того, что пишу, но должен поправиться. Мне не хотелось называть ее «рабыней», и я сомневался, стоит ли звать ее «сожительницей» или «любовницей». После того, что я только что рассказал, стало совершенно очевидно, что ее нужно звать просто-напросто «женой». Баринелли считает ее своей супругой, он относится к ней гораздо лучше, чем обычно относятся к супругам, а скоро она станет матерью его ребенка.

4 ноября.

С утра мои разбрелись по городу, каждый «преследует ту тень», что не дает ему покоя.

Бумех пошел рыться в книжных лавках, где ему смутно намекнули на известного собирателя книг, который, как говорят, может обладать экземпляром «Сотого Имени»; больше ему ничего узнать не удалось.

Хабиб ушел с братом, они переплыли Золотой Рог[25]на одной лодке, но вернулись каждый в свой час, и я сомневаюсь, что они долго были вместе.

Марта отправилась во дворец султана, чтобы узнать, не был ли человек, называемый ее мужем, повешен два года назад как пират; ее сопровождал Хатем: он прекрасно говорит на турецком языке и лучше всех нас разбирается в его сложностях; и хотя пока они не смогли почерпнуть ничего нового об этом деле, они добились некоторых сведений о том, как действовать в подобных обстоятельствах, и завтра же возобновят попытку.

Что до меня, то я пошел повидаться с отцом Тома в его церковь в Пере. С той нашей первой встречи, в воскресенье, у меня еще не было случая — а впрочем, и желания — откровенно признаться ему, почему меня так взволновало исчезновение Мармонтеля. Я только смутно упоминал о драгоценных вещицах, которые якобы были куплены шевалье и о которых мы собирались побеседовать в Константинополе. Теперь же я объяснил ему — как исповеднику — истинные причины моего отчаяния. Он пожал мне руку и не отпускал ее несколько долгих секунд, побуждая не произносить больше ни слова, пока он то ли размышлял, то ли молился про себя. Потом он сказал:

— Для христианина единственный способ обращения к Создателю — это молитва. Так мы показываем свою скромность и послушание, поверяем Ему, если нужно, наши скорби и надежды, а заканчиваем словами: «Аминь! Да будет воля Твоя!» Возгордившийся же, напротив, ищет в магических книгах формулы, которые, как он думает, позволят ему проникнуть в волю Господню или извратить ее; они воображают, что Провидение — это корабль, штурвал которого они, простые смертные, могут поворачивать по своему желанию. Бог не корабль, Он — Господин кораблей и морей, бурь и ясного неба, Он не позволит управлять Собой формулами магов, Его нельзя заключить ни в слова, ни в цифры, Он неосязаем, непредсказуем. Горе тому, кто желает приручить Его!