Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

Воспоминания настолько растрогали судью, что Лекок, наблюдавший за ним исподтишка, не удержался от лукавой гримасы. Судья хотел было продолжать, как вдруг, оглянувшись на какой-то шум, доносившийся из вестибюля, заметил костоправа Робло. Лицо Планта заметно омрачилось.

– Вы были здесь все время? – спросил он.

– Да, господин мировой судья, к вашим услугам.

– Значит, вы слышали наш разговор?

– Нет-нет, господин мировой судья, что вы, я просто жду распоряжений госпожи Куртуа.

Внезапно папашу Планта осенила некая мысль, выражение его лица смягчилось; он кивнул Лекоку, как бы призывая его слушать внимательней, и уже ласковее обратился к костоправу:

– Подойдите поближе, мэтр Робло.

Лекоку хватило беглого взгляда, чтобы оценить этого человека.

Орсивальский костоправ, с виду щуплый и низкорослый, обладал на самом деле богатырской силой. Волосы, остриженные ежиком, открывали высокий лоб, лоб умного человека. В светлых глазах горел огонек жадности до всех земных благ; в них, когда он забывал следить за собой, читались бесстрашие и цинизм; щеки и подбородок у него были совершенно гладкие, лишенные малейших признаков бороды; тонкий бескровный рот все время кривился в неприятной ухмылке.

Безбородое лицо и малый рост придавали ему издали сходство с парижскими уличными мальчишками, воплощением всех пороков, чьи мысли грязней сточных канав, в которых они ищут монетки, закатившиеся между булыжниками.

Повинуясь приглашению мирового судьи, костоправ с улыбкой и поклоном сделал несколько шагов вперед.

– Не могу ли я по какой-нибудь счастливой случайности услужить господину мировому судье? – спросил он.

– Никоим образом, мэтр Робло, ни в коем случае. Я хочу лишь поздравить вас с тем, как вовремя вы появились и отворили кровь господину Куртуа. Быть может, ваше вмешательство спасло ему жизнь.

– Очень даже может быть, – согласился костоправ.

– Господин Куртуа щедр, он хорошо отблагодарит вас за эту великую услугу.

– Ну нет, я ничего у него не стану просить. Слава богу, мне ни от кого ничего не нужно. Пускай мне платят то, что причитается, и с меня хватит.

– Да, знаю. Мне говорили, что дела ваши идут недурно и вы, вероятно, ими довольны.

Голос г-на Планта звучал теперь дружелюбно, почти по-отечески. Ясно было, что процветание мэтра Робло весьма ему не безразлично.

– Доволен? – отвечал костоправ. – Право, оснований для довольства у меня меньше, чем кажется господину мировому судье. Жизнь дорога, а мы люди бедные, да и доходы мои невелики.

– Однако же вы купили луг Морен у подножия холма Эври.

– Да, сударь.

– Хороший луг, правда, сыроват. К счастью, у вас полно щебня на тех трех участках, что продала вам вдова Фрапель.

Никогда еще костоправ не видел судью в таком добром расположении духа и таким словоохотливым; удивление мэтра Робло все возрастало.

– Три жалких клочка земли, – отмахнулся он.

– Ну нет, участки недурны. И потом, разве вы не приобрели кое-что на распродаже имущества шахтовладельцев Перонов?

– Там и всего-то ничего земли.

– Верно, но заплатили вы наличными. Согласитесь, ремесло лекаря без диплома не так уж невыгодно.

Мэтр Робло, против которого уже не раз выдвигалось обвинение в незаконной медицинской практике, счел за благо запротестовать.

– Если я лечу людей, – заявил он, – то платы не беру.

– Значит, это торговля лекарственными травами приносит вам такие барыши?

Беседа все более начинала походить на допрос, и костоправ насторожился.

– Да, я неплохо зарабатываю на травах, – ответил он.

– А так как человек вы бережливый и предусмотрительный, то прикупаете землю.

– Я еще скотину лечу, – поспешно подхватил Робло, – это тоже приносит немалые деньги. Ко мне люди за три лье едут. Я лечу лошадей, коров, овец.

– Тоже без диплома?

Костоправ напустил на себя высокомерный вид.

– Сам по себе кусок пергамента еще не делает человека ученым, – изрек он. – Я дипломированных ветеринаров не боюсь. Животных я изучаю на пастбищах и в хлеву. Ежели надо вскрыть нарыв, вылечить овцу от вертячки или от овечьей оспы, то тут мне равных нет.

Голос мирового судьи становился между тем все благожелательнее.

– Знаю, – продолжал папаша Планта, – вы человек искусный и с большим опытом. Да вот совсем недавно доктор Жандрон, у которого вы служили, расхваливал мне вашу сообразительность.

Костоправ нервно вздрогнул, что не укрылось от папаши Планта, продолжавшего как ни в чем не бывало:

– Кстати, наш дорогой доктор уверял меня, что никогда ему не попадался столь понятливый помощник, как вы. «Робло, – говорил он, – обнаружил такие способности и такую склонность к химии, что не хуже моего может произвести многие труднейшие реакции».

– А чего же! Мне хорошо платили, вот я и старался, а к образованию я всегда тянулся.

– И у господина Жандрона вы прошли хорошую школу, мэтр Робло: он занимается интереснейшими исследованиями. Особенно примечательны его исследования ядов и опыты с ними.

Костоправ уже не в силах был скрыть тревогу и старательно прятал глаза.

– Да, – ответил он, чтобы что-нибудь сказать, – мне приходилось наблюдать весьма занятные опыты.

– Ну что же, – заметил папаша Планта, – вам с вашей любовью к образованию и с вашей любознательностью посчастливилось: в ближайшее время доктору предстоит весьма занимательное исследование, и можно не сомневаться, что он привлечет вас в качестве помощника.

Мэтр Робло был достаточно хитер и уже несколько минут назад догадался, что этот разговор, вернее, допрос, затеян неспроста. Но зачем? Чего добивается мировой судья? Костоправ терялся в догадках, чувствуя, как им невольно овладевает страх. При мысли о том, на сколько невинных с виду вопросов он уже ответил и к чему они клонились, Робло задрожал. Он решил схитрить и перевести разговор в другое русло, объявив:

– Я всегда готов услужить своему бывшему хозяину, если у него есть во мне нужда.

– Нужда будет, не сомневайтесь, – отвечал папаша Планта и небрежным тоном, странно противоречащим колючему взору, которым он сверлил орсивальского костоправа, добавил: – Дело будет интереснейшее, зато и трудное. Предстоит эксгумация тела господина Соврези.

Робло был готов услыхать нечто ужасное и призвал на помощь все свое мужество. И все же имя Соврези прозвучало для него как удар грома; сдавленным голосом он пролепетал:

– Соврези!

Папаша Планта отвернулся от него и, не глядя, продолжал рассеянным голосом, каким говорят о погоде: