Четвёртый Рим - Таня Танич

— Вот как, значит?

— Вот так, да!

— Окей. Понял тебя.

— Прекрасно! И прекрасно, что понял! Может, дойдет, наконец… Эй! Эй, ты что? Ромка, прекрати! Не надо этого делать, ты что, совсем идиот?!

Аффект настигает меня во второй раз, когда он снова достаёт из кармана многострадальную мобилку — то ли мою, то ли его — и, одарив презрительным взглядом — то ли меня, то ли ее — подбрасывает для верности, ловит, сжимая в руке, а потом…. сразмаху швыряет вниз по лестнице. Почти как камешки, которыми мы любили играть в жабки на пруду — вроде бы легкомысленно, но с азартной силой, вложенной в каждый бросок. Только сейчас по лестнице скачет, рассыпаясь на ходу совсем не камешек, а гаджет ценой в несколько средних зарплат.

— Твою… мать! Твою мать!! Идиот!!

Если бы он просто выронил мобильный, тот, возможно, остался бы цел. В конце концов, говорят, что Нокиа — самый прочный телефон в мире. Но от злого и прицельного удара о бетон, первой откалывается крышка — та самая цветная, красная, которая так здорово смотрелась в моей руке. И дальше, глядя, как трубка летит вниз, с каждой ступенькой теряя какую-то свою часть — то цветную кнопку, то прорезиненную боковую вставку, как мелкими осколками брызжет во все стороны разбившийся экран, я испытываю настоящий ужас. Ужас от того, с какой легкостью он ломает что-то красивое и нужное. То, что могло бы послужить кому-то еще.

— Какой же ты козел… — шепчу, глядя в его бесстрастное лицо. — Самовлюблённый эгоистичный козел. Ты хоть понимаешь это? Понимаешь, что не имеешь права вот так портить… то, что ещё работает. То, что тебе, может, и не надо, но ты мог бы отдать кому-то… Подарить. Не важно. Но не ломать. Так нельзя. Так просто… нельзя.

— Я предупредил. Она мне не нужна.

Ответь он что-то другое, возможно, я бы сдержалась, и просто ушла — в состоянии прострации, слишком устав от событий вечера. Но этой фразой — хладнокровной, жестокой, перекладывающей часть вины на меня, он ломает последние опоры самоконтроля — и я снова теряю связь с реальностью. Мне все равно, что это прямая агрессия, что это недопустимо — набрасываться на человека, что бы он ни сделал или ни сказал, что сейчас нас точно услышат внизу, вверху, по всей общаге, что в пылу борьбы мы можем не удержаться и грохнуться на лестнице, скатиться вниз и переломать себе все кости в лучших традициях киношных мелодрам.

Все, чего я хочу сейчас — это лупить его изо всех сил, куда придётся, выместив всю злость, всю обиду на таких как он — беспечных, легкомысленных, не осознающих разницы между той праздной жизнью, которую они ведут и жизнями других людей, которых они, конечно же, ни в грош не ставят.

— Эгоист! Сраный ты… эгоист! Как ты… можешь! Да тебе же все равно! Все равно! Тебе плевать на всех, кроме себя! Ты хоть понимаешь, что ты сделал?! Что ты наделал, понимаешь?!

Кажется, он кричит, чтобы я успокоилась и пытается сделать так, чтобы я не могла больше размахивать руками, но я его не слышу — ярость придаёт мне сил, которых я в себе даже не подозревала, и я продолжаю царапаться, пинать его ногами, и брыкаться, еще больше злясь из-за того, что ему все-таки удалось скрутить мне руки.

— Ты, гребаный мажор… — выдыхаю, внезапно понимая, что сорвала голос и все, что могу сейчас — это только хрипеть, всхлипывая от рыданий. — Пока ты тут разбрасываешься телефонами из тупого… дебильного принципа… лю…людям может на элементарное не хватать. Оставил бы просто на под… подоконнике, кто-то бы себе взял… Или продал… В общаге часто поесть бывает нечего, а ты… вот так… просто… Лишь бы переспорить меня…

— Я говорил, что она мне не нужна. Я сто, мать твою, раз повторил, что не возьму эту трубку! — зло шипит мне в лицо Ромка, бросая взгляды то вверх, то вниз. — Ты научишься людей когда-нибудь слушать или нет? И кто после этого сраный эгоист?! Слышишь? Слышишь, как снизу коменда орет? Понимаешь, какой пиздец ты тут устроила? Истеричка…

— Сам ты… истеричка! И твоё тупое шоу… с показухой! Пока для тебя раз плюнуть разбить мобилку, которая стоит как три зарплаты, другим жить негде, работать… негде! И не потому, что они ленивые, а просто — вот такая в жизни охеренная справедливость! Кому из последних штанов выпрыгивать, а кому пальцы веером гнуть и разбрасываться деньгами и… и телефонами!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В том, что он настоящий мажор, сынок богатеньких родителей, я уже не сомневаюсь — только у детей из таких семей проскакивает подобное отношение к вещам и к людям — неумение ценить. А зачем? Всегда можно заменить или купить что-то новое.

— Ну ре-ебзя, ну как людей же просили вас! — доносится с верхних этажей голос пацифиста Витька. Поднимая голову, вижу, как он перевесился через перила уже с очень непацифическим лицом. — Вы зачем братанов подставляете? Кайфоломы, вот вы кто! О, здрасьте Надежда Петровна! А мы тут… это… Пытаемся порядок навести! Чтоб все чин-чинарем было, чтоб ни вам, ни нам никаких проблем!

— Та чую, чую, як у вас тут «никаких проблем»! Аж от своего поста почула… — ворчливый голос отвечает снизу, и я понимаю, что мы в засаде. Сверху нас ожидает Витёк, который за пренебрежение к его просьбе точно не погладит по голове, снизу поднимается злющая коменда, которая может накатать на меня донесение, если узнает, из какого я корпуса. И тогда — прости прощай, комната в общежитии! За грубые нарушения нас выселяют сразу и без права на обжалование, и тогда проблемы с жильём появятся у меня на полгода раньше.

Хоть бы она не узнала меня, хоть бы не узнала…

— А это шо такое? Посторонние в корпусе? Так я и знала! Шо… шо у вас тут такое? Шо вы оце накидали мне под ноги? А убирать кто будет? Вихтор!! Ви-ихтор, шо у вас там творится!! Я добро давала только на посидеть допоздна, но шоб без сюрпризов! Шоб тут не шлялся хто попало, скло битое шоб по ступенькам не валялось!

— Надежда Петровна, мы все решим! Все уберём сами, Надежда Петровна!

Шаги Витька раздаются все громче, он приближается, спускаясь сверху, и мне почему-то явственно вспоминаются его недавние слова: «Вмешаете коменду — все косточки вам пересчитаю!»

— Ты хто? Ты хто такой, откуда?!

Ловлю себя на том, что зажмурилась даже не от страха, а от нелепости ситуации. Открываю глаза и вижу, что стою, спрятавшись за Ромку — или он сам стал вперёд, оттолкнув меня к стене, — и напротив него, подбоченившись стоит комендантша, поправляя опоясывающий поясницу платок.