Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

— Я уже взвесил, – возразил я. – На той стороне меня ждет виселица. Там у меня нет никаких шансов.

— Товарищ Крайзе, еще раз прошу, не торопитесь с ответом.

Несколько дней я прикидывал и так и этак. Подполковник был хитер, но и я не дурак. Стоило сменить гражданство и мне уже не отвертеться. Если откажусь бороться с фашизмом, меня как дезертира кокнут по приговору трибунала. Чтобы выжить, я должен был записаться в диверсанты. Красные от меня не отстанут – это было ясно как день.

Смущало другое. Я шкурой ощущал, что мои доброжелатели из 4–го управления не доверяют мне. Я никак не мог понять, зачем вообще эта грязная игра? Зачем эта волокита? Поставили бы вопрос ребром – готов стать диверсантом? Да–да, нет–нет! А там что Колыма, что Елабуга, что Германия – одна бляха–муха!

Это был вопрос вопросов! Одна из маленьких тайн большой войны.

— Это проще простого, Густав Карлович, – ответил я. – Решить эту задачку под силу даже самому бездарному литератору.

Петька Шеель ткнул пальцем в мою сторону.

— Заметь, не я это сказал, но с общим пафосом твоего выступления согласен. Литераторы – это самое ядовитое племя на свете. Мало того, что они способны выдумать самое невероятное объяснение, они способны вспомнить о том, что не было и быть не могло. Впрочем, журналюги тоже хороши – врут не стесняясь. Мне однажды такое приписали, что пришлось делать ноги…

Я возмутился.

— А ты бы не делал ноги! Остался бы здесь, на родине, бросился бы в бой за правду…

— Прекратить! – прикрикнул старикан. – Я делюсь с вами воспоминаниями, ввожу, бляха–муха, в курс дела, а вы в самый кульминационный момент устраиваете перепалку!? У вас что, ничего святого не осталось? Только хиханьки да хаханьки?.. Неужели непонятно, что строптивость могла стоить мне жизни. Тогда с отказниками не церемонились.

— Разве дело в церемониях? – возразил я, затем, призадумавшись, согласился. – Хотя, возможно, и в церемониях. Неужели Трущев вам ничего не объяснил?..

— Тогда было не до объяснений! – огрызнулся старикан. – Да–да, нет–нет!..

— Это тогда, а теперь? Только без антимоний! Полагаю, вас охраняло… или осеняло, – не знаю, как лучше выразиться, – имя! Судьба сыграла с вами злую, а может, добрую, шутку. Привязка к тайнам Кремля, пусть даже опосредованная, о которой вы и знать не знали, придавала вам особый статус. Тогда носом чуяли, кого можно стереть в лагерную пыль, а на ком можно и обжечься. Никто из вышестоящих начальников, вплоть до Берии, не рискнул бы взять себя такую ответственность. Безусловно, ваш подполковник о чем‑то догадывался, иначе вас тут же отправили бы за Полярный круг. Или в расход! А с вами, хочешь не хочешь, надо возиться.

Старикан нахмурился, пожал плечами.

— Ты так считаешь, дружище? Если это поможет, занесите в протокол… то есть, бляха–муха, в мемуары, что я сразу догадался, по какой причине кураторы вились вокруг меня. Вот такой мотивации и придерживайся.

— Сколько не мотивируй, – выразился по этому поводу Петька Шеель, – но если тебя обносит, на выигрыш не рассчитывай. А если козырь попер, тогда смело удваивай ставки.

— Ты догадлив, Петенька, – усмехнулся старикан. – То же самое сказал мне преподаватель в диверсионной школе в Балашихе. Только не дай вам Бог когда‑нибудь попасть под такую мотивацию! Наливай! По последней!..

И спать!

Укладываться в комнате на втором этаже, где отдал Богу душу незабвенный Трущев, старикан решительно отказался. Пришлось нам с Петькой занять историческое место. Товарища Густава предупредили, чтобы он поглядывал за печкой и не вздумал закрыть вьюшку.

Мало ли!.. Германская душа любит порядок, однако задвижку лучше не трогать. Как говорится, что русскому хорошо, немцу смерть.

Ночью на Вороново напала гроза. Бомбило так, что душа уходила в пятки. Несколько раз я выходил на крыльцо, наблюдал за репетицией всемирного потопа. По участку стремительно бежали ручьи, на глазах сливавшиеся в единый водяной вал, по ближайшему водотоку мчавшийся в сторону Пахры.

Сзади кто‑то тихо выговорил.

— Разверзлись хляби небесные.

Я обернулся.

На пороге стоял старикан. Он накинул на себя одеяло, на ноги натянул резиновые сапоги. Подмосковный дачник, да и только.

В свете молний его курносое лицо вовсе не казалось старым, морщинистым и курносым. Он выглядел молодо, бодро, и мне на миг померещилось, будто мне повезло столкнуться нос к носу с воспрянувшим из небытия Кощеем Бессмертным или с кем‑то попроще – например с выжившим во время военной мясорубки ведьмаком. Или оборотнем, о чем тоже неплохо упомянуть в воспоминаниях.

— Однажды, – подал голос Густав Карлович, – мне пришлось сутки просидеть под дождем в болоте по шею в воде. Мы с напарником, который должен был сторожить или охранять меня – сейчас точно не помню, – грелись друг об друга спинами, иначе каюк. И никто не простудился, не зашелся в кашле. Впрочем, кашлять тогда было смертельно опасно, ягдкоманда, бляха–муха, устроила на берегу засаду. Охотники были опытные, я отчетливо ощущал их присутствие. Только дернись и тебя накроют пулеметной очередью.

Он повернулся и позвал из темноты.

— Пойдем в избу, что толку на воду смотреть. Память смоет.

* * *

Мы устроились за столом.

Печка прогорела, тени расползлись, затаились. Старикан, сославшись на чуткий сон Питера, говорил тихо, почти шептал, так что приходилось напрягаться.

— Мой боевой путь продолжился весной 1944 года. Отдельный отряд особого назначения НКГБ, куда меня должны были перебросить, нацеливали на захват начальника особой разведшколы, расположенной в окрестностях Витебска в деревне Добрино. Судя по спешке, с которой проходила подготовка, меня готовили к «одноразовому использованию».

Это был лучший вариант для моих начальников – пал смертью храбрых, и никаких проблем. «Пропал без вести» для меня просто не существовало, кроме разве что варианта, когда бы я оказался в руках фельджандармерии.

План операции был составлен тяп–ляп – «действовать смело, решительно»… «разберетесь на месте, товарищ Крайзе»… «местные товарищи вам помогут…».

Как часто бывает в России, с самого начала все пошло наперекосяк. В первый раз самолет в виду какой‑то обнаруженной в воздухе неполадки вынужден был возвратиться в Москву. Через двое суток меня вновь привезли на аэродром. На этот раз летчик сумел отыскать Белоруссию и даже выйти в условленный район, где меня следовало выбросить.

Не успел я приземлиться и в сопровождении двух автоматчиков добраться до базы, как на отряд навалились каратели. Это случилось на рассвете. Мы уходили болотами в густых сумерках и, может, по этой причине, а может, по велению судьбы партизаны разбрелись кто куда, и я остался вдвоем с приставленным ко мне бойцом. Около суток мы просидели в болоте, потом с превеликими муками выбрались в места, где еще не ступала нога человека.